[nogomjach]

Автор: неизвестный анон
Персонажи: Лукас Подольски/Бастиан Швайншайгер
Предупреждение: Вторая Мировая!AU
Лукаш почувствовал, что с глаз слетела повязка и тут же зажмурился- он довольно долго сидел в каком-то подвале в полной темноте и теперь попросту боялся ослепнуть. Темнота и тишина- одни из самых распространенных способов заставить говорить. Но он не собирался сдаваться, не настолько был слаб, в конце концов, их, польскую разведку, готовили и не к такому. А то, что "не такое" начнется сейчас, он не то что бы знал, но предполагал.
Первая стадия- запугивание, полное дезориентирование врага. Неподготовленные бы уже сдались.
Вторая стадия...
-Значит, Лукаш Подольски, он же Адриан Гомес, он же Первый номер особо секретного разведывательного подразделения Речи Посполитой...-тихий, вкрадчивый, но сильный голос заставил Лукаша поднять глаза и посмотреть на своего будущего мучителя. Человек был типично немецкой внешности, настолько подходящей под все описания Гитлера, что Лукаш поморщился. Это не осталось незамеченным - человек поднялся из-за стола, и, вкрадчиво улыбаясь, подошел к Подольски.
-Что-то не так?
Подольски молчал. Почему бы им просто не убить его? Надеяться, что его отпустят, выведав информацию, смысла не было, да он и не собирался ничего рассказывать. Вот только ожидания пыток пугали, бесило, как глупо он попался, никогда бы не подумал, что Роберт окажется предателем. Хотя, черт знает, чем он руководствовался. В последнее время Лукаш старался вообще никого не судить, потому что далеко не все и не всегда оказывались теми, за кого себя выдавали, уж ни ему ли, горе-разведчику, об этом знать.
-Ты ведь знаешь, почему здесь, а, Лукаш?- человек как-то хищно улыбнулся, - может, облегчишь нам задачу и расскажешь, информацию, которую передала тебе Советская разведка? Вот твой дружок нам все выдал, и тебя с удовольствием сдал. Мы, знаешь ли, его неплохо вознаградили.
-Иди к черту, - все же не сдержался.
-Ну-ну, -улыбка сделалась почти ласковой, вокруг голубых глаз собрались морщинки, и это начинало действительно пугать, - придется поговорить иначе, Фриц!
Немец, стоявший позади Подольски, и, видимо, приведший его, вдруг оказался спереди и врезал ему кулаком по скуле. Лукаш пошатнулся, но не упал, он ожидал подобного. Щека горела огнем, а челюсть, казалось, была свернута. Однако, долго думать не пришлось- следующий удар был нанесен уже ногой и пришелся прямо под ребра. Лукаш закашлялся, пытаясь не задохнуться. Дальше его били еще куда-то, но он уже плохо понимал происходящее, инстинктивно сжимаясь и закрывая голову руками. Когда, казалось, все, еще удар и мучение закончится, потому что он просто не выдержит и умрет, избиение прекратилось. Где-то на грани между сознанием и забытьем, будто из тумана, он услышал голос того самого, видимо, главного:
-Ну, я жду. Говори, -рука в белой перчатке коснулась его подбородка, перчатка тут же заалела кровью. Его кровью.
-Даже не думай, чертов фашист, - прошипел из последних сил, но удовлетворение от сказанного, от того, как скривилось лицо перед ним, ощутил почти физическое.
-Фриц!
- Да мой фюрер!
-Уведи его. Продолжим... позже.
А дальше снова пытка тишиной и темнотой, снова потерянный счет времени, дикая боль от необработанных ран и адское желание пить. Всю воду он выпивал сразу же, оставляя маленькую часть, что бы промыть кровоточащие места. Часы тянулись бесконечно, абсолютное одиночество, тишина и боль, потихоньку сходившая на нет. Лукаш гадал, умирает он, иди все же выздоравливает. Первое было бы более предпочтительным.
-Выходи, отродье, - дверь резко и со скрипом открылась, заставив Подольски содрогнуться- новая "порция" допроса, видимо, будет прямо сейчас, -герр Швайнштайгер ждет тебя.
Лукаш попытался подняться, но ноги не держали, и он, чуть было, снова не упал. Послышался глухой смешок, за ним последовал толчок в спину такой силы, что Подольски, и так еле стоявший на ногах, врезался в шершавую стену, разодрав щеку.
-Придурок, надо же как -то аккуратнее быть, -Фриц самодовольно ухмыльнулся. Подольски молчал, в сущности, какая разница, сейчас его начнут бить или потом.
-Добрый день, Лукаш, - герр Швайнштайгер, как назвал его Фриц, казался самой вежливостью и доброрасположенностью, на лице играла улыбка, - вижу, вы неудачно врезались в стену? Фриц, будь добр, -глаза сверкнули чем-то недобрым, хотя улыбка была все такой же широкой, или показалось?- проследи, что бы в дальнейшем, если, разумеется, мы сейчас не договоримся, Лукаш будет ходить по дороге ровно.
-Да, мой фюрер, - Подольски спиной чувствовал, как напрягся фашист, стоящий позади. Он оценил тактику Швайнштайгера поиграть в доброго дядю. Но он не купится.
-Итак, Лукаш, -Швайнштайгер встал из-за стола, - вы подумали? Мое предложение договориться мирно все еще в силе.
-Мирно?- от лживости слов, прозвучавших из уст немца, Лукаш разозлился так сильно, как не злился с момента, когда понял, что Роберт ведет двойную игру, -вы, уроды, убиваете наши семьи, считаете себя выше других, и ТЫ смеешь произносить слово "мир"?
-Что ж... - улыбка сползла с лица Швайнштайгера, оставив не то злобу, не то что-то еще, непонятное. Но Подольски был рад, о, он был счастлив, что смог снять эту паршивую маску доброжелательности с его лица.
-Фриц, думаю, сегодня мы не договоримся, - Швайнштайгер вернулся к своему столу, и затушил единственный источник света- керосиновую, почему-то, лампу, - можешь не сдерживаться.
Умереть. Это, пожалуй, единственное, чего хотел сейчас Лукаш. Он не знал, где находится, не знал, жив ли вообще, или мертв, не знал, закончилась ли уже пытка, или его еще бьют - боли он уже не чувствовал. Он попытался сказать хоть что-нибудь, но из груди вылетел какой-то хриплый не то стон, не то вздох, настолько болезненный, что он даже сам испугался.
Звук отдался эхом - значит, его отволокли обратно в место заключения. Что ж... может, конец близок?
«Отвечай!»
«Нет.»
И побои, много, больно, почти невыносимо, до скрежета зубов, все чаще, все ощутимее.. Открываешь глаза- ненавистная улыбка Швайнштайгера и ноги Фрица (до битья руками он больше "не опускался"), закрываешь- вкрадчивый голос немца шепчет ему рассказать, предать страну, себя, но выжить, завершить это мучение, и ведь он уже близок, потому что терпеть эту пытку не в силах. Потому что физическую боль терпеть можно, а осознание, что сходишь с ума невыносимо. Когда стены начинают давить, а ощущения времени, дня и ночи, уже давно потерянных, кажется, вообще забыты, когда жажда настолько велика, что хочется слизать незапекшуюся еще кровь.
Вставай, -Фриц, как всегда, неожиданно. Лукаш пытался научиться высчитывать время его прихода, но эта затея заранее была обречена - его внутренние часы были уже давно сбиты, а промежутки времени между "пыткой Швайнштайгером", как он это про себя называл, каждый раз настолько разнились, что угадать не представлялось возможным. Да и по ранам, ссадинам тоже не посчитаешь, на нем уже не было живого места, каждый синяк заживал все хуже и хуже.
-Ну, здравствуй, Лукаш, -Швайнштайгер, не без удовольствия отметил Подольски, выглядел хуже, чем обычно, под глазами залегли тени, но эта проклятая улыбка, словно приклеенная, не покидала уст хозяина, - я так понимаю, сегодня ты тоже ничего не скажешь.
-Я... - слово вырвалось прежде, чем он сам понял, что что-то сказал. Он ведь не собирался?.. Или собирался? Нет, не мог. Он не должен, не имеет права. Но ведь тогда это все закончится? Его ведь просто убьют, оставят в покое, и к черту всё, к черту страну, к черту, что он навсегда заклеймит себя, как предатель...
-Фриц! - голос разрезал тишину и первым ударом отдался в голове Подольски, - приступай!
"Удар, еще один, третий, попал по голове, твою же мать, тошнит... я не могу больше, не могу, почему не удается отключиться..."
-Достаточно, - снова властный голос останавливает "марионетку Фрица", - все еще не скажешь ничего? - голос звучал у самого уха, так тихо, так... соблазнительно, только для него. Все равно никто не узнает, плевать.
-Я... я скаж....- он глядел в голубые глаза немца не мигая, словно бы вообще со стороны, словно это не он вовсе сейчас собирался провалить задание окончательно, совершить самое жуткое преступление.
-Нет, - теплая рука без перчатки прошлась по его впалой щеке медленно, и, кажется почти нежно. Склонившийся над ним Швайнштайгер уже не улыбался. Смотрел на него серьезно, без тени насмешки, презрения или чего -то еще. И Подольски было нормально. Именно нормально. Вместо отчаяния пришла заинтересованность. Все пошло не по плану. В каком смысле "нет"? Почему он не договаривает? Прикосновения шершавой ладони к скуле оживляли, заставляли не просто стеклянным взглядом глядеть вперед, а именно видеть.
- Не предавай, - еле слышно, может, он просто сошел с ума? Зачем Швайнштайгеру ему это говорить? Да еще и в присутствии Фрица. Может, он сошел все-таки с ума? -Тише, все будет хорошо. Ты молодец, не предавай, ты ведь так хорошо держался.
Одними губами.
Определенно, сошел с ума. Но прикосновения были настоящими, Лукаш чувствовал. Стало дико смешно - так боялся, что сойдет с ума и выболтает все, ан нет, безумие пришло в виде отговаривающего выдавать тайну Швайнштайгера. Если бы были силы, Подольски наверняка бы рассмеялся. Но сил не было.
И желания что-либо рассказывать больше тоже.
-Ты не сошел с ума, я действительно это говорю. Я... ты молодец, такой молодец. Прости.
Прикосновения уже не чувствовалось, а Швайнштайгер возвышался над ним словно гора. Фриц, как обычно, был где-то позади, он чувствовал его присутствие каждой клеточкой истерзанной кожи.
-Уведи его.
И снова тишина.
А потом грохот, крики, стрельба, снова крики, яркий свет и...
-Ну же, парень, это победа, ты выживешь, давай же. Борись, мать твою!
Русский? Определенно русский. Но это же Берлин, откуда здесь русские? Он сказал "Победа"?
Лукаш распахнул глаза и увидел перед собой мужчину в белом халате. Доктор. Определенно врач. Русский врач. В Берлине. Неужели, правда, Победа? Сил ни на что не было. Они выстояли. Выдержали. Он выстоял. Хотел сдаться, но не смог, благодаря Ему..
Четыре года спустя. Окраина Кракова, Польша.
Лукаш сидел в кресле у маленького камина. Была поздняя осень, уже четвертая мирная осень, третья осень, когда его волосы совсем покрылись сединой, будто копируя покрытые инеем ветки деревьев за окном. Подольски вздохнул, поднялся, и, опираясь на трость (подарки заключения), подошел к двери и забрал свежую прессу.
Вернулся обратно к камину, развернул пахнущую свежей типографской краской газету и принялся внимательно изучать колонки новостей.
"Наладить отношения с СССР - необходимость?", "Польша почти полностью восстановлена после бомбежек", "Были приговорены к расстрелу..."
Сердце забилось чаще. Все эти четыре года он внимательно прочесывал все сводки с информацией о пойманных фашистах, конечно, это делали многие, да почти все, прошедшие войну, вот только Лукаш искал совершенно конкретного человека. Только одного.
"После трех лет поисков, наконец, был найден скрывающийся немецкий обер-офицер Бастиан Швайнштайгер, на счету которого множество невинных жизней. Процесс над Швайнштайгером проводился почти полгода и был завершен осенью, Международный трибунал приговорил фашистского обер-офицера к расстрелу. Наказание было приведено в исполнение 25 октября 1949 года."
Газета, исполнившая свою основную функцию, оказалась на полу, рука Подольски бессильно повисла - ну, вот и все.
По щеке покатилась совершенно непрошенная слеза.

Дополнение с ХЭ

Трель прорезала тишину и заставила Лукаша содрогнуться. К нему редко кто заходил, а сейчас настойчивый звонок перебивал все звуки - за окном барабанил дождь и завывал ветер, камин все так же весело, будто насмехаясь, потрескивал, но это не имело значения.
Подольски, опираясь на трость и прихрамывая, направился к двери. Он шел решительно, прекрасно осознавая: кто бы это ни был, плохих новостей больше не будет, потому что не осталось вокруг людей, которые могли его как-то вывести из равновесия.
Сегодня был последний. Последний отголосок прошлой жизни, который он, наконец, может оставить позади.
"Может, не открывать?" - мысль пронеслась внезапно, заставив замереть у самого входа. Рука, уже коснувшаяся ручки, опустилась. Лукаш стоял возле двери, пытаясь угадать, кто это мог быть, а, может, уже ушел? Да, сколько он тут вообще стоит? Конечно, этот некто уже давно подумал, что дома никого. Почти убедив себя в собственной правоте, Лукаш развернулся, и собирался было ковылять обратно в комнату, как в дверь постучали. Этот стук, громкий, настойчивый заставил Подольски вернуться к исходной позиции.
-Да-да, открываю... - он завозился с замком, и, наконец, справившись с ним, отворил дверь.
То, что он увидел, заставило Подольски усомниться в собственном психическом здоровье. Лукаш крепче сжал тросточку и, даже не стараясь сохранить хотя бы видимость равнодушия, выдавил:
-Ты? - Бастиан Швайнштайгер собственной персоной стоял у него на пороге. Весь мокрый, закутанный в черное пальто, и такие же черные шляпу и шарф. И, совершенно точно, живой, - не может быть.
-Здравствуй.
-Как, - вопрос слетел с губ, голос звучал гораздо спокойнее, чем он чувствовал себя на самом деле.
-Может, я войду? - Швайнштайгер явно сильно замерз и это, как отметил про себя Лукаш, вызвало у него злорадную ухмылку.
-Нет, говори, - еще немного, и у него не останется сил спрашивать.
Бастиан вздохнул и как-то совсем по-детски поежился:
-Двойной агент. Все было спланировано, и моя "смерть" тоже, - замолчал, а затем, видимо, увидев что-то такое в глазах Лукаша, продолжил, - прости.
-Я... - Лукаш не знал, что на это отвечать, он вообще не понимал, что чувствовал, пялился, на Швайнштайгера, и ничего не видел.
-Лукаш? - холодная рука коснулась его щеки, заставив Подольски отшатнуться, перед глазами тут же встали картины, как рука в белой перчатке касается его и пропитывается кровью
-Лукаш, прости, - Бастиан отшатнулся, увидев реакцию Подольски, - извини... я не должен был приходить. Я... - голос стал совсем хриплым и в конец пропал.
А Подольски смотрел на него и не понимал, чего же хочет больше - убить собственными руками, или, все же впустить, узнать, почему он пришел, почему сейчас выглядит таким виноватым, таким... большим испуганным котом. Последняя мысль была настолько нелепой, что Лукаш улыбнулся. Бастиан, завидев это, заметно расслабился, и, что было самым странным, больше не вызывал у Лукаша раздражения или страха. Вздохнув, Подольски пошире отворил дверь:
-Входи.