[nogomjach]

Автор: анон с фичками
Персонажи: Лукас Подольски, Бастиан Швайнштайгер
Предупреждение: Вторая Мировая!AU
Утро встречало Лукаша холодом, вонью немытых тел и бледными осунувшимися лицами других заключённых. Здесь, в Освенциме смерть смотрела на тебя сотнями потухших глаз, тянулась к тебе сотнями костлявых рук и сотнями голосов стенала из бараков.
Но страшна была не сама смерть.
Страшны были клопы, голод, перитонит и туберкулёз. Страшен был гной в ранах и тараканы в скудной пище. Страшны были ямы, полные трупов, и смрад топок. Поэтому смерть здесь была чуть ли не избавлением, но Лукашу смерть не полагалась. Ему полагалась работа.
«Труд освобождает» - гласила надпись над воротами лагеря. Но труд не освобождал, он только изматывал, иссушал тело и душу. Труд был псом, который обгладывал худые тела узников. И физически крепкий Лукаш был лакомым куском для этой псины.
Таким же лакомым куском мог бы стать Куба, например. Но Лукаш надеялся, что ему и остальным ребятам их группы удалось скрыться в лесах после того, как они подорвали участок железной дороги.
Но каждый день он вглядывался в перекошенные страданиями лица, боясь увидеть среди них хотя бы одно знакомое. Боялся увидеть кого-то из своих в серой форме и с цифрами на предплечье.
Лукаш знал немецкий, он сам жил в Германии, как и многие поляки, поэтому он слушал разговоры солдат. Солдаты роптали, ходили слухи о наступлении войск союзников. Казалось, Рейх был обречен, и победа близко – только руку протяни. Но Лукаш себя не обнадёживал, в Освенциме срок жизни был недолог, и если уж в газовую камеру его не отправят, то голод со временем прикончит наверняка. Он уже чувствовал, как сильные руки слабеют, широкие плечи становятся уже, а рёбра с каждым днём всё отчетливее проступают на боках.
Здесь часто воровали. Лукаш не таскал еду у заключённых, слишком низкими это ему казалось, пусть даже из-за своей гордости он обрекал себя на язву и истощение. Но иногда он крал вещи у немцев. Однажды он пробрался на склад с продовольствием, но, вынося под рубашкой буханку хлеба, он натолкнулся на отряд солдат. Он едва успел скрыться за ящиками, но офицер, возглавлявший этот отряд, заметил Лукаша.
Офицер долго смотрел на него, а затем резко отвернулся и отвел своих солдат в другую сторону. Глупо было не воспользоваться этим шансом, и Лукаш бросился прочь со склада. Ему стало страшно, как никогда прежде. Не потому, что его могли поймать. Куда страшнее был этот непонятный акт милосердия со стороны офицера.
Насколько же ужасной была эта система концлагерей, если даже сами надсмотрщики не выдерживали.
Лукаш видел этого офицера и после. Однажды он, снова заметив Лукаша у склада, вынес ему оттуда две банки консервов и немного хлеба. В другой раз дал пузырёк йода и моток бинта. Лукаш с радостью забирал это всё себе – бери, пока дают, в этом он не сомневался. Ненависть к нацистам от этого не уменьшалась, пусть даже одному из них оказалось знакомо чувство жалости.
По знакам отличия этот офицер был явно среди старшего командного состава. Не начальник концлагеря, но, может быть, какого-то отдельного его участка. Звали его Бастиан Швайнштайгер.
Бастиан Швайнштайгер был правильным немцем. Он имел правильную внешность и правильную родословную, а в его голове были правильные мысли. Он, как и многие другие, был вдохновлён идеями Гитлера о высшей расе, был знаком с философией Ницше и соединял в уме две концепции в одну. Он был оскорблён условиями Версальского договора и, поступая в ряды СС, был искренне уверен, что будет одним из тех, кто поведёт Германию к светлому будущему.
Всё было так, пока его не назначили в Аушвиц.
Бастиану стоило больших трудов убедить себя в необходимости такого «окончательного решения еврейского вопроса». Но всё же ему это удалось, он верил в то, что фюрер не может ошибаться, и все человеческие чувства не могут применяться к содержащимся в Аушвице нелюдям.
А потом вера пропала. Не только у него, но и у многих других, Бастиан видел это. Рейх стоял одной ногой в могиле, и только в этот момент стало очевидным, насколько чудовищными вещами они здесь занимались. Но они продолжали ими заниматься. Бастиан продолжал подписывать бумаги, продолжал писать отчеты и продолжал руководить выделенной ему частью машины смерти. Потому что машину было уже не остановить, и никто из тех немногих, кто вдруг увидел, что они захлёбываются в крови, не смог бы это сделать. В том числе Бастиан. Он закрывал глаза на мелкие нарушения дисциплины, если мог, и лишний раз не подвергал узников пыткам. Наверное, это было единственное, что было в его силах.
В прочем, оставался ещё один способ.
Подольски привели в к нему в кабинет закованного в кандалы. Привычная мера предосторожности, иногда обезумевшие заключенные бросались на своих мучителей. Хотя и тут же погибали от автоматной очереди.
Бастиан махнул рукой, приказывая солдатам выйти из кабинета.
- Ты будешь зачислен в зондеркоманду, - сказал он сидящему перед ним Подольски.
- Нет, - уперся он. – Я не буду помогать вам убивать своих же. Лучше сдохну.
- Какая разница, если не ты, то их убьёт кто-нибудь другой.
- Нет! Идите к чёрту!
- Тебя переведут в другой блок. Там теплее, кормят чаще и лучше. И не так строго надзирают. У тебя будет больше шансов пережить это всё.
И больше шансов сойти с ума, с горечью отметил Бастиан про себя. Обычно узникам не давали выбора и не предупреждали – их просто вынуждали вести других на смерть. Никто бы на это не согласился добровольно. Даже СС не выдерживали такой работы, но Подольски казался глыбой, которой всё нипочём. И поэтому Бастиан решил дать ему возможность выбора. Так хотя бы честнее. В конце концов если победа союзников не за горами и если Подольски примет предложение Бастиана, то он вполне может выйти живым из лагеря смерти.
- Пошёл ты, - процедил тот. – Я не буду делать за вас грязную работу. Или ты что, думал, прикормил меня, и я побегу за тобой, как собачка? – он захохотал. – Давай, расстреляй меня за неповиновение, мне всё равно.
- Я не стану тебя расстреливать.
- Да, с чего это? Откуда такая любовь? Или, - он усмехнулся, - у грозного фрица под мундиром розовый треугольник?
Бастиан размахнулся и ударил кулаком в перчатке Подольски по лицу. Тот дернулся – удар пришёлся в скулу и бровь – но насмешливая ухмылка никуда не пропала. Хотелось бить ещё и ещё, но вместо этого Бастиан позвал солдат.
- Уведите его, - устало сказал он. – Он не подходит.
Подольски увели, а Бастиан принялся массировать переносицу. Смешно было думать, что его жест доброй воли будет истолкован правильно. Но он по-глупому вспылил, хотя его учили не поддаваться на провокации.
А всё потому, что Подольски был не так уж и не прав.