читать дальше- Привет, милая, а у нас гости, - хлопая глазами, чирикнул Лука, отлепляя пальцы от голой задницы вышеупомянутого гостя, - Это Иван, вы уже давно знакомы.
- Ага, я вижу, – подняв темные брови и делая шаг в комнату, хмыкнула Ваня, скептически рассматривая весьма любопытную картину, - А ты так поздравляешь его с днем рождения, дорогой? – указала она на стоявшего к ней спиной Ивана.
От ее резковатой, наполненной сарказмом речи Иван дернулся было за болтающимися в районе щиколоток брюками, но передумал и нервно натянул рубашку вниз в попытке прикрыть наготу. Черная ткань скрыла аккуратные ягодицы лишь до половины, и Ваня, цокнув языком, произнесла:
- Не старайся, коротковато будет.
Лука поднял глаза, снизу наблюдая, как Иван заливается краской и теряет дар речи.
- Мы… просто… это не… то… - не оглядываясь, пролепетал он, пытаясь снова начать дышать и одновременно с этим выбрать из двух боровшихся в нем желаний: провалиться сквозь землю или все же натянуть трусы. Первое было неисполнимо в силу своей невозможности, а второе он не мог себе позволить сам – наклоняться и демонстрировать голый зад жене Луки он не хотел.
- Вы просто трахаетесь в моем доме, - с усмешкой изрекла Ваня, разводя руки и осматривая дорожку из одежды своего мужа.
- Чисто технически ты не совсем права, дорогая, - поднимаясь с колен и делая шаг ей навстречу, подспудно прикрывая собой Ивана, произнес Лука.
Он неспешно вытер припухшие губы рукавом и, подходя к ней, приобнял за талию, мягко, но настойчиво разворачивая ее к выходу.
- А как это называется? – поинтересовалась Ваня, пытаясь оглянуться на Ивана.
- Минет. Это минет, милая, - ослепительно улыбаясь, произнес Лука, проводя по ее подбородку тыльной стороной ладони и поворачивая ее лицом к себе, - И ты превосходно его умеешь делать, - закончил он и прижался к губам жены, не переставая утягивать ее в соседнюю комнату. Уже за порогом он изловчился и аккуратно толкнул тяжелую деревянную дверь ногой.
Оставшись один, Иван выдохнул. Все еще не начав соображать, даже не делая попыток осмыслить ситуацию, он тупо стоял посреди комнаты со спущенными штанами.
Жена Луки все узнала, им конец, это развод и возможно публичный скандал, конец карьеры и вообще всего… Мысли вихрем проносились в его голове, пока дверь медленно со скрипом двигалась к косяку.
- Не надо меня провожать, не заблужусь, - донесся сквозь узкую щелку веселый женский голос, - Иди к нему, он там, небось, в панике.
Слов, прозвучавших мужским хрипловатым баритоном, Иван не разобрал, но ответная ехидная фраза заставила его поперхнуться.
- Всегда хотела узнать, кто у вас сверху. Потом расскажешь.
читать дальше — По-моему, твой Ракитич хреново выглядит, — с порога начал Серхио.
— Почему мой? — Лука вскинул удивлённые глаза.
Рамос стушевался.
— Ну, а чей же? Брат-хорват, и всё такое.
— А вот ты о чем.
— Ну да. А тебя не интересует то, что я сказал кроме того, что вы братья? — обходя стоявшего к нему в полоборота Луку, спросил Серхио, с любопытством заглядывая в круглые глаза.
— Мммм… — удивлённо приподнял бровь Лука, нехотя отрываясь от интернета, в который он уже успел снова погрузиться, — Ты о чем?
— Не важно, забудь, — Серхио раздраженно махнул рукой, встретившись со звонко стукнувшей о кабинку дверцей шкафчика. Он зашипел от боли, обхватывая ушибленный палец другой рукой и пробурчав что-то типа: «Пике, я тебя убью», вышел из раздевалки.
Лука недоуменно воззрился на излишне громко захлопнутую дверь, пожал плечами и, вздохнув, отложил мобильный. Пора было собираться домой.
***
Пронзительно зазвонил телефон.
«Надо бы заменить мелодию на вызовы из сборной», — подумал Лука, доставая из заднего кармана джинсов гаджет радостно распевающий «Igraj Moja Hrvatska».
«Зачем может звонить Далич? Сообщить, что турнир в Катаре отменили, так это все знают. Что тогда?» — подумал Лука, проводя пальцем по экрану.
— Лука, привет, — раздалось из динамиков.
Даже искаженный расстоянием, голос Далича звучал как всегда мягко, но несколько по-учительски.
— Привет… — машинально ответил Лука.
— Как дела? Как тренировки?
— Нормально, вроде. Играем. В основном в последнее время проигрываем, а так, не плохо.
— Я что хотел сказать-то… — неожиданно замялся Златко, неосознанно привлекая к себе интерес заскучавшего Луки, — Точнее спросить…
— Мммм? — ободряюще промычал тот.
— Как там дела у Ивана?
Лука слегка опешил и на всякий случай уточнил.
— Какого именно?
— Ну, тво… — Далич осекся и закончил явно иначе, чем намеревался, — Ракитича.
— Да всё у него нормально, — зло ответил Лука, — Почему вы меня спрашиваете? Может лучше ему позвонить?
— Можно и ему… Извини, не хотел тебя отвлекать, — Далич тут же дипломатично перешел к завершению разговора, но Лука его перебил.
— Златко, я чего-то не знаю? — напрягся он.
— Нет, отчего же, — по интонации было похоже, что Далич пожал плечами, — Ничего из того, чего нет в общедоступных источниках.
— И всё же, — не отставал Лука.
— Ладно, — Сдался Далич, — Просто он так выглядит в последнее время… — он запнулся, провоцируя тревожный колокольчик в голове Луки, — Что мне хотелось сперва поговорить с кем-то… с тобой.
Лука запаниковал: второй раз за день он слышал от разных людей про Ивана какую-то хрень.
— Нормально он выглядит, с чего вы взяли, что что-то случилось? — резко спросил он.
— Да я так, просто подумал, что ты в курсе… А вообще, конечно, не бери в голову Ерунда всё это! Жду тебя в сборной, кэп! — жизнерадостно закончил Далич и не дав собеседнику больше вставить ни слова, отключился.
— Сборная… да конечно, как только карантин снимут, — пробурчал Лука и закинул телефон в бардачок.
***
— Лука, я хотела поговорить с тобой, — раздался из спальни голос жены.
— О чем? — нахмурив брови, настороженно спросил он, входя в спальню из смежной комнаты.
— Мне казалось, что Иван как-то странно выглядит, ты не находишь?
— О, боже… — пробормотал Лука, картинно закатив глаза, — И ты туда же…
Он выскочил из комнаты, слетел вниз по ступенькам и замер в нерешительности. Происходящее жутко раздражало. Надо бы понять, откуда ветер дует. Лука влез на подоконник и подтянув колени к груди облокотился о стену, стукнувшись затылком о пластик.
«Что за бред? Он видел Ивана совсем недавно, звонил ему пару дней назад — всё с ним было в порядке. Чего они все до него докопались? Иван был весел, здоров и улыбался во все своим тридцать два… Тридцать два! Твою ж мать! — тайфуном пронеслось в голове, — День рождения! У него вчера был день рождения…»
Лука достал телефон и открыл инстаграм, буквально пестривший фотографиями счастливого именинника и пожеланиями ему от всех, кому было не лень выбрать более менее (иногда менее) приличную фотографию и добавить туда поздравление и тег с ником Ракитича.
Как оказалось, не лень было многим.
Лука машинально лайкнул домашние фотографии Ивана с дочками и смахнув соцсеть, нажал на быстрый вызов, успев заготовить единственную фразу, с которой планировал начать трудный разговор: " Иванко, я люблю тебя…»
Преступления и наказания — крооскес, три микро-зарисовки о провинившемся Лукасе 1. Лукас движется по прихотливой траектории, избегая углов и потенциальных мебельных тупиков. Тони делает экономные, рассчитанные рывки, но Лукас настороже. — Лукас, — голос Тони опасно безмятежен — отдай по-хорошему. Лукас хихикает и мотает головой — Тони слишком хорош, когда его волосы влажные и торчат как зря после душа, а скулы окрашивает лёгкий румянец, как всегда, если он злится. Тони останавливается посреди номера и глубоко вздыхает, укоризненно глядя на Лукаса и поводит бёдрами, небрежно роняя полотенце на пол. Подходит к остолбеневшему Лукасу, который таращит увлажнившиеся глаза и непроизвольно облизывается, вынимает из его пальцев расчёску и заключает:
— Всегда работает.
2. Лукас извивается под Тони, который сидит на нём, прижимая руки к подушке. — Отпусти! — Найн. — Но что я сделал? — Кроме того, что связал рукава рубашки и штанины? Я могу перечислить... — Ты небритый, у меня будет раздражение! — Раньше надо было думать. — Ай! — Не преувеличивай. — Побрейся, а то ты скоро весь зарастешь шерстью. Будешь, как чудовище. — А ты, значит, у нас красавица? — Допустим. — А знаешь, что чудовище в сказке делало с красавицей? — ... Ч-что? — Ничего.
— Господи, какая страшная сказка — шепчет Лукас с ужасом глядя на закрывшуюся дверь в ванную.
3. — Лукас, ты ведёшь себя как ребёнок. Лукас в ответ только показывает язык, который Тони серьёзно рассматривает. — Если ты сейчас же не пойдёшь спать, я... — Что? Поставишь меня в угол? Отшлёпаешь? — Хорошая мысль — соглашается Тони и с удовольствием наблюдает, как Лукас сначала напрягается, а потом склоняет голову к плечу и задумывается, поигрывая бровями. Тони садится на край постели и смотрит, как он надеется, строго. Лукас подходит совершенно добровольно, на ходу развязывая верёвочки штанов и, приблизившись почти вплотную, позволяет им соскользнуть до колен. Белья он не носит. Ну, конечно. Когда Лукас плюхается ему поперёк колен, Тони только тихонько ахает, пока тот ёрзает в поисках удобного положения, подсовывает задницу буквально под его ладони, немного возится, укладывая голову на скрещенные руки и замирает. Кожа Лукаса гладкая и теплая на ощупь. Ровный смуглый цвет делает границу загара почти незаметной и Тони заворожённо водит кажущимися совсем белыми пальцами по ягодицам, вычерчивая круги, наслаждаясь ощущениями. Кажется кощунством сделать то, что он собирался: впечатать ладонь, оставляя красный след. Тони прекрасно знает, что Лукас провокатор, извращенец, маленький ублюдок, добившийся, чего хотел, но всё равно представляет, как его брови страдальчески сходятся на переносице, как он вздрагивает при первом ударе. Тони беззвучно смеётся, позволяя себе не только невесомо поглаживать, но и ощутимо сжимать расслабленные мышцы, — совсем стал сентиментальным, старость что ли. Скоро будет практиковать исключительно нежные поцелуи в лоб и миссионерскую позицию. Воспоминания о миссионерской позиции с Лукасом, выгибающимся так, что Тони едва удерживался сверху, заставляют щёки вспыхнуть жаром, который вопреки всей анатомии, стекает прямо в пах. Тони решительно заносит руку и зависает, услышав негромкий храп. Поворачивает Лукаса, спящего просто неприлично невинно и безмятежно, укладывает на постель, стаскивает окончательно штаны и умащивается рядом, прижимаясь грудью к спине и утыкаясь носом в стриженый затылок. Снова смеётся, шепча:
В общем, вот попытка того самого ми-ми-ми левойса, который в наше тяжёлое время некоторым так нужен. Я не писатель, не судите строго.
Их троеИх двое. Две пары глаз, голубых, как весеннее небо над головой, не жалеют света и тепла для по-настоящему дорогого человека. Марко купается в этой ласковой синеве двух радостных взглядов. Мысль о том, что посторонним людям взгляд и у Роберта, и у Клары кажется одинаково тяжёлым и холодным, заставляет Марко рассмеяться. Он бежит к Кларе, только что забившей с его подачи гол в папины ворота, и в сотый раз за день повторяет с маленькой мягкой ручкой знакомое до дрожи в кончиках пальцев приветствие: кулачком вот так, теперь вот так, а теперь ладошкой. Незадачливый вратарь Роберт, стоя на коленях в раме ворот, смеётся открыто и как-то по-детски.
Их двое. Бойкая маленькая принцесса с чертами любимой женщины и с его собственными – тоже любимыми, что уж там – и тонкий, ловкий, золотистый в лучах солнца Марко. Роберт завороженно смотрит, как Марко отрабатывает с Кларой их старое доброе приветствие и ловит на себе озорной искристый взгляд зелёных глаз, которого часто настолько не хватает, что слов таких нет. Справившись с накатившим смехом, Роберт грозит им пальцем, поднимается с колен и вприпрыжку бежит поздравить достойных противников с победой. Сначала со всей возможной серьёзностью приветствует свою чемпионку: кулачком вот так, теперь вот так, а теперь ладошкой. Потом – так же тянется рукой к её ассистенту, и снова чувствует, как сердце пропускает удар от фейерверка веснушек, кривоватой улыбки тонких губ и заразительного смеха.
Их двое. Папа и ещё один, такой же, но другой. Клара ещё плохо выговаривает букву “р”, но в имени Марко почему-то разрешено произносить эту букву по-другому, неправильно, проще и веселее. Кларе иногда кажется, что эти двое – вовсе не двое, а один и тот же человек в лунном и в солнечном освещении. Особенно сейчас, когда они смотрят друг на друга как в зеркале – длинные острые носы, задорные ямочки на щеках, одинаково тёплые взгляды, одинаковые взмахи длинных ресниц – и тянутся друг к другу руками: кулачком вот так, теперь вот так, а теперь ладошкой.
Их трое. Трое детей, наслаждающихся первыми тёплыми лучами солнца. Шумных, азартных, весёлых, беспечных, внимательных друг к другу. Анна, записав на видео приготовление вкусного и здорового обеда по новому рецепту и сполна насладившись временем в тишине – в нынешнем состоянии время для себя нужно как никогда – выглядывает во двор и не может сдержать улыбку. “Дети, пора обедать!” – зовёт она и внимательно следит, чтобы эти двое не уронили Клару, на бегу перехватывая её друг у друга. За столом она выслушивает подробный рассказ об их игре, награждает победительницу поцелуем, а Роберта и Марко – ласковым и хитрым взглядом и говорит: “Как хорошо, когда все дома. Марек, приезжай почаще”.
часть 1После очередного представления стоило бы провести профилактику. Смазать суставы, подтянуть пружины, может быть даже отрегулировать шестерни. Шарнирные части отлично функционировали и всё ещё давали широкий диапазон движений. Несмотря на внушительный для своей роли возраст, Иван вполне мог грациозно станцевать под какой-нибудь восточный мотив, эффектно выгибаясь и демонстрируя чудеса растяжки и пластики.
Воскресное представление закончилось больше часа назад, а в голове до сих пор стоял гул рукоплещущей толпы, готовой платить огромные деньги за то, чтобы просто увидеть его, прикоснуться, сфотографироваться. Остальные куклы их театра не были столь популярны. Пьеро, Арлекины, Бригеллы, Панталоне не вызывали у людей такого восторга, и кружки вокруг них зачастую оказывались заметно меньше. Иван каждый раз ощущал неловкость, стягивая всеобщее внимание.
Лука, посмеиваясь над природной застенчивостью своего друга, беззлобно подтрунивал над ним.
— Что, красотка, опять все зрительские цветы соберёшь? Смазливым принцессам алые розы дарят чаще, чем шутам, — улыбнулся он, звонко хлопнув Ивана по спине и с явным удовольствием наблюдая, как тот заливается румянцем и теряет дар речи, — Королеве пару букетов оставь, а то он опять расстроится.
Иван что-то неразборчиво промычал, ощущая, как щеки подло краснеют, и Лука совсем развеселился, начав распевать незатейливые песенки про майскую розу, которая почему-то оказалась только что с мороза и про не очень трезвых румяных гимназисток.
Иван не обижался, хотя и со всеобщим мнением относительно себя тоже не соглашался. Его стойкое альтруистическое убеждение, что в театре абсолютно все актёры хороши собой, поколебать было невозможно. А Луку Иван совершенно искренне считал невероятно обаятельным и намного более талантливым, чем он сам.
Тряпичная кукла — Лука — был одновременно мягок, как пластилин и суров, словно кусок металла. Иногда он струился, словно вода, или упирался камнем с такой силой, что сдвинуть этого миниатюрного человечка оказывались не способны даже признанные силачи. Иван любил наблюдать за ним, когда он работал на сцене. Это было потрясающе. Стоило только Луке появиться из-за кулис, как, зрительный зал оживал, словно взбудораженный пчелиный улей, становясь единым организмом. Лука виртуозно умел владеть умами толпы, играя ими, как пастушок своим стадом.
Когда Иван думал о своем лучшем друге, где-то в груди зарождалась теплая волна щемящей нежности, переполняя пустое пространство под ребрами и разливаясь по всему телу покалывающими электрическими разрядами, оседающими в животе, на кончиках пальцев, на губах… Луку хотелось…
На самом деле Луку хотелось обнимать и гладить, хотелось прикасаться к нему, зарываться пальцами в мягкие, как и весь он, волосы. Это весьма странное желание Иван объяснил себе давно привязанностью к единственному существу, способному понять его и пожелавшему сделать это.
Иван покосился в сторону зеркала. С поверхности стекла на него уставилось ослепительно красивое, обрамленное облаком светлых волос, лицо. Губы сложились в выточенную талантливым мастером идеальную улыбку, а огромные, сияющие сероватой зеленью стекляшки глаз смотрели невинно и потрясающе глупо. Бррр…
Быть безупречно красивым — вот, собственно, и всё, что от него требуется. Всегда одно и то же. Неизменно. Бесконечно. Пока однажды он просто не рассыплется на тысячи фарфоровых кусочков. И тогда его легко заменят другой такой же дорогой, красивой пустышкой. И никому нет дела до чувств той самой куклы. Как сильно ей иногда хотелось выть от тоски, или хоть ненадолго утратить столь ослепительный блеск, когда за искрами фейерверков теряется всё остальное. Но Ивану позволено лишь кокетливо хлопать пушистыми ресницами, такими же светлыми, как и волосы да радостно улыбаться, демонстрируя пустоту в фарфоровой голове. Конечно, что же ещё может быть внутри куклы, кроме всепоглощающего счастья и любви ко всему сущему?
Порой ему начинало казаться, что и Лука ослеплён этим блеском, и вот тогда становилось по-настоящему страшно.
Иван подтянул колени к груди, поскрипывая хрупкими фарфоровыми суставами. Жёсткие пальцы безрезультатно попытались вцепиться в то, что заменяло кукле кожу. Теперь, наверное, на гладкой поверхности бёдер останутся уродливые царапины, и ему достанется от хозяина театра, за испорченную безупречность.
Не стоит ждать, что игрушка с белыми волосами и пронзительно серыми глазами станет настоящим мальчиком. С ресниц сорвался кусочек прозрачного хрусталя и разбился у босых ног на крошечные сверкающие крупинки, тут же взметнувшие миллионы миниатюрных радужек. Красиво. Насмешкой судьбы каждое его действие было словно пронизано изяществом, каждая его черта — работа руки искусного мастера. Прекрасное творение, созданное для того, чтобы любоваться, но не любить. Правильно. Кому нужен бездушный фарфор? Кому интересно знать, что скрывается за всем этим внешним великолепием?
Иван обречённо уронил голову на грудь и привалился к деревянной ножке кресла. Интересно, может ли фарфоровый мальчик стать счастливым?
часть 2 Лука приблизился как всегда бесшумно, но специально звякнул пряжкой ремня, обнаруживая свое присутствие, чтобы Иван не подумал, что за ним подглядывают. Плавно согнув свои гуттаперчевые ноги, он опустился рядом на колени и, уложив мягкие непослушные руки на точеные плечи Ивана, прислонился грудью к его спине. Длинные, вечно волочившиеся по земле шелковые рукава приятно скользнули по его обнаженным рукам. Скрипнув шарниром, Иван повернул голову, столкнувшись с угольками внимательных круглых глаз, смотревших пристально и как-то изучающе. Приоткрытые, непозволительно розовые губы почти ткнулись ему в скулу, и Иван на всякий случай отодвинулся подальше, с удивлением наблюдая, как бледное длинноносое лицо побледнело ещё больше. Кто бы мог подумать, что этот маленький гиперактивный кусок материи, набитой ватой, способен становиться белее той самой тряпки, из которой пошит.
Лука никогда не был одинаковым. Забавный и грустный одновременно, он менялся, словно вода в ручье. Он мог огорошить своей прямолинейностью и почти эталонной глупостью или проявить чудеса ловкости и изворотливости. С ним было уютно, надёжно и спокойно. Иван давно принял тот факт, что Лука необходим ему, как воздух людям.
Рассматривая своего друга, Иван невольно растянул уголки губ в идеальную улыбку. Создавая всего лишь гуттаперчевого мальчика, художник сотворил потрясающий по своей органичности драматический персонаж. Неунывающий недотёпа неудачник — его самый популярный сценический имидж. Хотя, сам Лука не любил эту роль и страшно злился, немало развлекая своей реакцией Ивана, когда приходилось выходить на сцену с нытьём и вселенской скорбью на лице.
Иван искренне считал Луку красивым, хотя многие открыто называли его невысокого друга уродцем, однако, при Иване с некоторых пор не рисковали высказываться. Причиной послужил один случай, когда взбешённый Иван несколькими ударами крепкого кулака втолковывая правила этикета, случайно выбил зубы чересчур говорливому идиоту, а второму чуть не сломал руку.
Сейчас Лука выглядел как-то необычно взъерошенным. Светлые завитки волос выбились из сползшего почти на затылок колпака и смешно торчали в разные стороны. Иван намотал на палец прядку, окончательно растрепывая подобие прически.
Лука ещё не успел переодеться после представления, оставаясь в остроносых тапочках, в цвет головного убора, с помпонами на загнутых кончиках, широких шелковых шароварах и длинной тоже шелковой рубахе. Веселые цвета одежды резко контрастировали с замученным лицом, опущенными плечами и общим трагическим видом.
— Что с тобой, — спросил Иван, теребя завязку на его рубашке, заканчивающуюся огромным красным помпоном.
— Иво, — хрипло произнес Лука, укладывая голову ему на плечо, — В том ящике, где меня в последнее время оставляет наш хозяин, холодно и страшно.
— Будто от меня много тепла, — усмехнулся Иван, — Я ж кусок разукрашенного фарфора, как я могу согреть?
— Греть буду я, — Лука ласково провел своими тряпичными пальцами по жестким прямым прядям, — А ты просто будь рядом.
При этих словах и без того большие глаза Ивана сделались совсем уж круглыми.
— Зачем? — тихонько спросил он, заранее зная ответ.
Глядя на него Лука усмехнулся и отогнав вертевшуюся на языке глупость, типа «Я люблю тебя», почти не запинаясь произнёс.
— Потому что я… Я хочу… Потому что… хочу всегда быть с тобой, — Лука прямо посмотрел на Ивана, не отводя взгляда и силой воли приструняя мешающую сосредоточиться фантазию, уже поэтически выписывающую совместные пробуждения и неторопливые ласки. Вряд ли тонны бессмысленных стихов посвященных объекту его тайных грёз, помогут с ним объясниться.
Тем временем, объект выглядел определенно удивленным и, возможно, слегка напуганным. Сверкая зеленью глаз, он выразительно молчал, забывая дышать. Если бы его голова была наполнена механизмами, сейчас было бы слышно, как натужено крутятся валики и работают поршни.
Страшно!
— Мне тоже, — шепнул Лука и, положив руку на светловолосый затылок, решительно прижался своими мягкими губами к жёсткому красиво очерченному фарфору губ.
Иван был готов к чему-то подобному, но все равно охнул от неожиданности, ощущая, как Лука осторожными движениями втягивает его в нечто ранее неизведанное, чувствуя, как его собственные губы сами начинают раскрываться навстречу ласкающему их рту.
Господи, как хорошо! Может это и означает «чувствовать себя живым»?
Они целовались и целовались, изучая тела друг друга, гладя и массируя, нежно пощипывая и царапая.
Иван совсем потерял ощущение пространства и времени. Вселенная сжалась до мягкого податливого существа, которое его жесткие фарфоровые руки сжимали в объятиях.
— Лука, мой Лука, — шептал Иван между поцелуями.
В какой-то момент, Лука выбрался из сжимающих его, словно тиски, рук и попытался подняться.
— Но, я… — пробормотал Иван и воскликнул, — Лука, не уходи!
— Тшшш, — приложив палец к губам, шепнул Лука, и, протянув руку, помог подняться и ему, — Идём со мной, — улыбнувшись, позвал он.
Иван, увлекаемый невесомыми прикосновениями, послушно пошёл следом, едва не наступая на болтавшиеся под ногами дурацкие рукава сценической рубашки Луки, отвлекающие от созерцания его стройной спины и небольшой очаровательной задницы.
полумифический ниочёмный шеянДеян отказывается просыпаться, но настойчивые пальцы проталкивают ему в губы что-то стеклянно-холодное, лопающееся на зубах и обволакивающее язык терпким кисло-сладким вкусом.
— Проснись и пой, брат.
— Не брат ты мне — стонет Деян — утром у меня нет ни родственников, ни любовников. Я одинокий волк.
Попытка отвернуться к стене и натянуть одеяло на голову проваливается. Шиме отбирает одеяло, переворачивает Деяна на спину и усаживается на грудь, пытаясь вручную разделить ему веки. Получается не очень — одна ладонь занята половинкой граната только что из холодильника, которую он садистски прикладывает к голой груди Деяна. Тот опять стонет, но смиряется с судьбой и в упор смотрит, в ехидно прищуренные глаза:
— Я???!!! Позволь напомнить тебе, брат, кто кого похитил и обманом накормил зернышками этого благословенного плода. Всего пятью! Ты всегда был жлобом.
Деян возмущённо вскидывается, но сбросить Шиме нереально, он плотнее сжимает коленями ребра и для верности прижимает ледяными ладонями Деяна к постели. Но рот не затыкает и Деян рычит:
— Ты бесстыдно флиртовал со всем, что движется, плевав на то, божество перед тобой или смертные, пол, возраст и, помнишь того сатира, видовую принадлежность.
— Это не повод тащить меня в твою неуютную стылую пещеру.
— Тебе, помнится, понравился тот ковёр, на который ты меня и завалил сразу, как я разжёг камин, чтобы согреть твоё якобы бездыханное тело.
— А что мне оставалось делать? Ты такой тупой был, я уже не знал, как добиться, чтобы ты обратил на меня внимание.
Деян смеётся и, поймав момент, переворачивает их, первым делом запуская руки в спутанные кудри, целуя губы, открывающиеся навстречу с готовностью, прижимаясь и не обращая внимания на холодящие уколы зёрнышек, расцвечивающие их тела багрянцем.
***
— Ты знаешь, что мне нравится в тебе больше всего? — задумчиво говорит Шиме потом, когда они бездумно валяются, переплетая пальцы.
— Моё мужественное обаяние?
— Нет, то есть это тоже, но главное, что ты, Аид, повелитель подземного царства. А значит, если я когда-нибудь всё же умру, ты всё равно от меня не отделаешься.
ракидрич зарисовка Лука лежал рядом с Иваном, облокотившись на локоть, и самозабвенно изучал его лицо. Иван явно не спал, но не шевелился, позволяя глазеть на себя. Лука удовлетворенно отметил, что за те несколько дней, что они провели вместе, синеватые мешки практически разгладились. Даже мимические морщинки, появлявшиеся в основном, когда он улыбался, выглядели едва наметившимися, и если не вглядываться пристально — незаметными. Лука подтянулся повыше. Некоторое время всматривался в изгиб светлых ресниц. Выгоревшие под палящим испанским солнцем, они, как и волосы на макушке, были совсем белыми. Повинуясь внезапному порыву, Лука склонился и поцеловал подрагивающее веко. Господи, чем он только думал? Иван дернулся и предсказуемо подскочил на постели, чуть не врезав ему лбом по переносице. От разбитого носа Луку спасла отменная реакция и немного везения. Отпрянув в последний момент назад, он чуть не скатился с кровати. И лишь чудом удержался, ухватившись за предплечье Ивана. Иван выглядел ошалелым, но руку напряг и втащил его обратно. — Лука, блядь, не делай так больше, — произнёс он, подтягивая его ближе к себе и тут же обхватывая обеими руками на манер медведя. — Я думал, ты не спишь, — пробурчал Лука, ворочаясь, пристраивая голову Ивану на плечо, — Кто ж знал, что ты такой нервный. Иван усмехнулся и потянулся к Луке. Но тот увернулся от вытянутых в трубочку губ, норовивших то ли поцеловать, то ли разъехаться в широкой и весьма раздражающей улыбке. Оставив попытки прижать его, Иван резонно спросил. — А как, по-твоему, я должен реагировать? Я сплю, и вдруг ко мне прикасается что-то влажное и липкое. Мне привиделся Дейви Джонс, и он лез ко мне хрен пойми зачем. Конечно, я напугался! — Что? — возмущенно воскликнул Лука, — Я тебя хотел поце… — он задохнулся от злости, не договорив, и выпалил, — Ты мне чуть нос не разбил! — Позволь напомнить, это я пострадавшая сторона. Между прочим, меня лишили сна! — заявил Иван, — А твой нос целёхонек. Я требую компенсацию. — Хрен тебе, — огрызнулся Лука. Скинул с себя его руки и переполз через него к стене, чуть не въехав коленом в пах. Иван рефлекторно дернулся, но Лука не обратил внимания, — Спи дальше, зануда. — А ты что будешь делать? — полюбопытствовал Иван. В его голосе было столько ехидства, что Луке захотелось его треснуть. Но с другой стороны, грех было портить такую красоту, поэтому, пробурчав что-то недовольное, он накинул на голову одеяло, оставив торчать только нос и, злобно рыкнув, закрыл глаза. — А я буду спать, — отрезал он и для верности, засопел в край подушки. Покой длился недолго. Первым предало одеяло, нагло поползшее за спину. Лука вцепился в него мертвой хваткой, не собираясь сдаваться без боя. — Лууууука, — тут же позвал Иван, не переставая предпринимать попыток вытряхнуть его из уютного кокона, — Лука, жарко же! — Не твоё дело, — буркнул Лука и дернул одеяло на себя. Помогло. Одеяло прекратило двигаться, зато подушка выскользнула из-под него так резко, что он не успел ее поймать. — Эй! — возмутился Лука, — Завязывай. Не поворачиваясь, он нащупал сзади иванову подушку и подтянул себе под голову, мельком отмечая, что она ещё хранила остатки его тепла. Чёрт… И тут он почувствовал на своем теле прохладные ладони. Они залезли под футболку и шарили по ребрам, спускаясь ниже к пояснице, легко касаясь ягодиц через тонкую ткань. Однако в трусы к нему никто не лез. Лука дернул плечом, отмахиваясь от наглых пальцев, быстро перебравшихся на ключицы и явно избравших своей целью грудь, а не задницу. — Перестань, футболку растянешь, — разозлился он. — Лука, ты знаешь поговорку? — серьёзно спросил Иван, успев добраться до его сосков и теперь поглаживал их, иногда перекатывая между пальцами. Проклятущие — они затвердели и напряглись, отвечая на ласку, что очень бесило и не прибавляло красноречия. — К… Какую? — не сразу смог ответить Лука. — Не буди Лихо, пока оно тихо, — нравоучительно изрек Иван. — Знаю. И? — коротко, ответил Лука, едва успев подавить стон. — И я спал, а теперь нет, — ухмыльнулся Иван, силой разворачивая его к себе. — Ты воспринимаешь её очень буквально, — сумел съязвить Лука и добавил, — Теперь я сплю. — Сейчас я это исправлю, — уверенно заявил Иван, укладывая руку ему на бедро, и медленно съезжая внутрь. Лука поперхнулся воздухом, когда почувствовал прикосновение ладони к своему члену. Через несколько слоев ткани оно было не таким возбуждающим, но вся его невозмутимость мигом улетучилась. Он дернул Ивана за руку, сжимавшую сквозь одеяло его яйца, на себя и произнёс ему в губы. — Тогда постарайся, чтобы я не заснул снова. — Сон в ближайшие пару часов не предусмотрен, — усмехнулся Иван, склоняясь ниже и целуя напрягшиеся жилки на его шее.
Про Кая и Юлика, навеяно небритостью ЮликаОни лежат на диване, вытянув затекшие ноги. Экран телевизора застыл на меню игр и освещает комнату уже ярче, чем сумерки за окном. Диван узкий, и лежать не очень удобно: Кай изо всех сил вжимается плечом в спинку, а Юлиану иногда приходится балансировать, чтобы не свалиться на брошенные на полу геймпады и коробку из-под пиццы. Но и это лежание, и разглядывание потолка кажутся полноценным отдыхом после выходного. Необходимым отдыхом, который неизбежно скоро закончится. Юлиану пора — поужинать с семьёй и успеть на последний поезд до Дортмунда. Оба прекрасно понимают, что день заканчивается, но никто не хочет первым это озвучить. А вдруг другой не заметит. Когда Юлиан предпринимает очередную попытку удержать равновесие на краю дивана, Кай не выдерживает, поворачивается на бок, притягивает друга за талию, чтобы он устроился удобнее, и прислоняется лбом к его виску. — Хорошо, что ты приезжаешь, — тихо говорит Кай, — А то бы я здесь уже помер. Со скуки. Юлиан долго молчит, а потом отвечает каким-то особо шершавым голосом: — Знаешь, наш капитан постоянно говорит, что Мюнхен — это очень далеко. Понятия не имею, почему, но мне кажется, что это звучит как жалоба. Так вот — от меня это точно будет звучать как жалоба. Не говоря уже об Испании или Анг... — Прекрати, — перебивает его Кай, зажмурившись и крепче прижимаясь лицом к виску и щеке Юлиана, — Прекрати. Чёлка у Кая щекотная, а глаза, кажется, влажные. Юлиан лезет в карман за телефоном, чтобы написать маме, что опоздает на ужин, но зато останется ночевать, и настолько бодрым голосом, насколько позволяет ком в горле, предлагает: — А может быть, ещё одну партию?
Златан/Анте Ребич. R.Наверно, стоило завязать с футболом еще год назад, но яркая натура не позволила, не дала уйти «на покой» без помпы, пафоса или громкого хлопка на прощание. Вернуться вновь в «Милан» – риск, но хотелось верить – игра стоит свеч. Италия привычно приняла в свои объятия, фанаты воспели его возвращение, команда насторожилась, а мальчишка Ребич подошел, просто протянул руку для приветствия и коротко представился «Анте». Пфе… Как будто Златан не знает имя каждого здесь. Златан усмехается уголком рта в своей привычной манере и крепко жмет подставленную ладонь, в ответ Ребич нисколько не тушуется и, не меняясь в лице, сжимает ладонь Ибры. Анте, значит. Игра начинается. В клубе тяжелые времена, но Ибру это не колышет, он пришел играть, он пришел забивать, он пришел побеждать. По всем фронтам. Сокомандникам он сразу же поясняет словом и делом что к чему, его понимают. Пиоли не вмешивается и уважительно жмет руку при каждом приветствии. Златан забивает и отдает голевые, Златан вновь чувствует вкус азарта и огонь в груди, а рядом Анте, всегда рядом – с правого фланга, с левого или уносится вперед, ожидая пас на ход. Ибре нравится его горячность и скорость, его рывки и самоотдача, его агрессия и прямолинейность. Он напоминает Ибре самого себя в молодости, правда, хитрости у Ребича меньше, да жесткости или даже наглости, но это все компенсируется огромным желанием и напором. Само собой они срабатываются, само собой взаимодействие на поле трансформируется и во взаимодействие за его пределами. Златану симпатизирует этот голодный до мячей хорватский мальчишка. В постели он тоже оказывается идеально подходящим Ибре, горячим, выносливым и неутомимым. Златану нравятся их игрища на грани фола, порой чередующиеся со сладко изматывающей медлительностью. Златану нравится ночью оставлять на бледной коже Анте метки, а днем делать вид, что ничего не было. Ребич принимает правила и продолжает не уступать во всех отношениях. Самодостаточный и не лишенный гордости, он не падает ниц перед Златаном, но и не ерничает, не хорохорится, он не выше, не ниже, но рядом, умудряется стоять рядом. Пожалуй, за это стоит даже уважать его и баловать вниманием, наедине. Матч против «Ювентуса», матч против Роналду – азарт, стремление к победе, желание унизить ненавистного португальского павлина, да и просто напомнить всему футбольному миру, кто здесь кто. Ибра идет на поле с особым настроем, а Ребич коротко кивает ему, мол, я с тобой – веди. И он ведет, всю команду ведет, вертится в штрафной соперника, бьет и бьет, а потом реализует пенальти, задавая нужный настрой команде, и понеслось. Последующее безумие довольный Златан наблюдает уже со скамейки запасных, еще три гола ребята забиваю без него, а последний сокрушительный удар наносит Анте, его Анте. Ибра аплодирует. Струи воды стекают по волосам и груди, разгоряченную кожу спины холодит настенная плитка. Златан ударяется затылком об нее и произносит с придыханием «Анте». Не громко, хлестко, зычно, как на поле, не мягко, покровительственно, как за пределами газона, а жарко, на выдохе – и сразу глубокий вдох, потому что Анте берет глубоко и старательно. Ибра смотрит на него сверху вниз, и ему нравится. Крепкий, стойкий, сильный Ребич на коленях перед ним и с его членом во рту. Впервые. Раньше он никогда не вставал на колени, а сегодня пришел сам в душевую, когда остальные разошлись, а Златан заканчивал с водными процедурами, и бухнулся, не жалея коленные чашки, прижался к бедрам и запальчиво прошептал, как хочет Ибру, своего лидера, вожака, Бога. Ну как такому откажешь? Конечно же, у Златана сразу все встрепенулось и отозвалось на такой откровенный призыв молодого сильного волка. Ребич маскирует неопытность страстью и желанием, старанием и упрямством – давится, но не сдается, ускоряется и сам стонет. Златан зажмуривается до цветных звезд перед глазами и вновь на выдохе «Анте», и Анте вторит ему.
Пупс/Павлик. NC-17. После вчерашнего матча Юве-Аталанта У Пауло горят глаза, а губы сжаты в тонкую линию, он окидывает недобрым взглядом Маттейса и решительно идет к нему, как будто на таран. Пауло толкает Маттейса в грудь, вынуждая упасть спиной на постель, и тут же седлает его бедра. Де Лигт слегка теряется под таким пронизывающим и агрессивным взглядом. Так не похоже на Дибалу. После игры Пауло чуть ли не затолкал Маттейса в машину и привез в свою туринскую квартиру, в загородный дом не потащил – далеко, а к Де Лигту он бы и не сунулся – Аннеке точно бы не оценила. Уже в квартире он подтолкнул Маттейса к спальне, а сам, срывая одежду на ходу, направился прямиком в ванную, где пробыл всего каких-то пятнадцать минут, а потом выплыл в одном полотенце и пригвоздил Де Лигта к месту одним взглядом. Сегодня ни церемоний, ни прелюдий, Пауло кусает Маттейса в шею, зализывает укус, оглаживает руками грудь, живот, бока, смотрит прямо в глаза, наклонившись над Де Лигтом нос к носу, доверительно шепчет прямо в губы, что хочет кого-нибудь убить, при этом одной рукой направляет в себя его член и пропускает до половины. Теперь понятно, чем он занимался в ванной комнате. Дибала шипит сквозь зубы, жмурится, но все равно продолжает насаживаться на Маттейса, а тот чувствует, как плотно сжимает едва растянутое нутро, и не знает, можно ли вот прямо сейчас коснуться наэлектризованного Пауло. Это почти больно, потому что Маттейс уверен, еще немного и Дибала себя просто-напросто травмирует. Де Лигт подается вперед, подхватывает Пауло под бедра, садится и придерживает, не давая опуститься еще ниже. Дибала выдыхает, распахивает свои невозможные потемневшие глаза, упирается лбом Маттейсу в лоб, дает себе и ему минутную передышку и начинает движение. Сначала медленно, а потом быстрее, увеличивая амплитуду проникновения, жестко, до характерных шлепков кожи о кожу. Настает очередь Де Лигта шипеть и жмуриться – хорррошо, ему-то действительно хорошо от тесноты, жара, запаха и самого Пауло, так беспощадно отдающего себя, будто мстя своему телу за сегодняшний матч. Этакий акт самобичевания, а Маттейс – и кнут, и зритель, и пряник. Дибала вновь заставляет его улечься на спину и расходится не на шутку. Скачет сверху, как ненормальный, упирается ладонями Де Лигту в грудь, царапает короткими ногтями, дышит громко, кусает губы в кровь, но не стонет и продолжает смотреть на Маттейса этим своим маньячным взглядом. Такого у них еще не было, обычно все более спокойно, аккуратно, порой нежно, порой с огоньком, к тому же они регулярно связываются с Френки, и тот становится косвенным третьим. Сегодня Пауло не дал и слова сказать, все произошло быстро, стремительно и даже болезненно. Какие уж тут звонки? Де Лигт дает Дибале еще пару минут поиздеваться над собой и потом все же удерживает за бока, останавливает и переворачивается, подминая под себя, целуя в губы. Пауло дергается пару раз, рычит в поцелуй, но, когда Маттейс просовывает свой язык к нему в рот, в раз как-то обмякает, сдается, обвивает шею Де Лигта руками и отвечает на поцелуй как раньше – медленно, чувственно, жарко, без когтей и клыков. Маттейс зацеловывает его губы, щеки, шею, ключицы, держит крепко, не отпускает, не дает продолжить то безумие, что Дибала устроил несколько минут назад. В конце концов, они все сегодня сплоховали, и это не повод так себя истязать. Маттейс спускается к животу, целует головку полувставшего члена, мягко проталкивает два пальца в горячее нутро, медленно оглаживает сокращающиеся стенки, ищет и находит. Пауло вздрагивает, весь выгибается и тихо протяжно стонет, подаваясь на пальцы, его член крепнет на глазах, и Де Лигт заглатывает головку, продолжая двигать пальцами. Дибала хнычет, отзывается всем телом на каждое действие Маттейса, сжимает простынь руками и что-то бормочет на испанском. Де Лигт доводит его до кондиции и только тогда проникает вновь членом, двигается плавно и следит за реакцией Пауло. Сейчас инициатива в его руках, стоил ловить момент, пока Дибала безапелляционно отдает главенство. Маттейс ускоряется только, когда Пауло просит. и самовольно закидывает его загорелые ноги себе на плечи, целует поочередно щиколотки, проводит языком по татуировке с коронованным мячом и ловит губами дрожь. Дибала смотрит на него чернущими глазами, задорно улыбается, по-блядски облизывается и подмахивает. Вот теперь им обоим очень хорошо и удобно. Ягодицы Пауло ложатся в ладони Де Лигта, как влитые, а руки вцепляются в изголовье кровати, Дибала требует «быстрее» и вновь облизывается. Время самодеятельности подошло к концу, и Маттейс подчиняется. Он вытрахивает мозги из Пауло и попутно вытрясает и из себя тоже, а Пауло протяжно стонет и забрызгивает семенем их животы, а потом истерично хохочет и снова стонет, когда чувствует, как Де Лигта накрывает оргазмом. Сегодня Дибала позволяет кончить в себя, что тоже ново и не менее приятно. Маттейс откровенно балдеет, глядя на затраханного, взмокшего, раскинувшегося перед ним Пауло, и удовлетворенно еще сильнее размазывает белые потеки спермы по его животу, а потом вдумчиво облизывает свои пальцы. Пауло вновь не сводит с него взгляда.
Зарисовка на коленке для ракидрич-анонов (и одна строчка кримесси).
предположим, завтра- Кто живет на дне океана? - огорошивает Луку сразу за порогом вопрос Ивана. Лука стаскивает кроссовки, вспоминая National Geographic и издав задумчивое "эээ..." - Мы там живем, - Иван не делает к нему даже движения, переключая каналы на диване. В полутемной комнате чувствуется запах алкоголя. - "Мы" - это Барселона, сборная или мы с тобой? - пытается пошутить Лука. - А то подходит сразу ко всем... в разное время. - У Марка глаза были как у Ловре Калинича после 6:0, - невпопад говорит Иван. - Это да, - Лука присаживается рядом, на расстоянии тепла, но не касаясь его, сейчас это лучшее, что он может сделать. По телевизору идет одна из частей "Голодных игр" на английском. - Оставь, я в оригинале не смотрел. - В 2013 та же Бавария забила нашим на Камп Ноу семь безответных мячей, - мрачно улыбается Иван, - я не успел на тот позор, зато сегодня все лицезрел с бровки. Немецкое порно, как сейчас пишут соцсети. - А Реал в той же ЛЧ был выебан Дортмундом, - ворчит Лука, - и я туда успел. Ну, не с таким счетом, правда... - Какого хрена мы с тобой куда чаще оказываемся рядом в горе, чем в радости? - в голосе Ивана философские нотки, как всегда после стакана-другого. На экране Китнисс Эвердин заводит свою знаменитую песню, вначале дрожащим, неуверенным голоском. - Потому что кое-кто, не буду показывать пальцем, пропустил в прошлом году наш выход на Евро, и другие победные матчи, - Лука ерошит его пышные волосы, сначала осторожно, потом, убедившись, что не получит оплеуху, уже увереннее.
Are you, are you Coming to the tree Wear a necklace of hope, Side by side with me.
- Там в книге действительно было "Wear a necklace of rope", - неожиданно говорит Иван, когда фильм заканчивается. - Хм... это больше подходит. И нам тоже. А Лео там как? - Он в автобусе звонил Кришу и сказал, что хочет трахнуться с ним столько раз, сколько мячей нам сегодня забили. - Хорошая идея, - Лука выразительно смотрит на него, но Иван отводит глаза. - Ладно... - Лука, вздохнув, допивает минералку и идет к двери. На второй кроссовке его обнимают сзади горячие руки. - Если тебя не хватит на восемь раз до рассвета - поедешь домой.
*Игра слов: hope - "надежда", rope - "веревка", т.е. "повиснешь ли бок о бок со мной".
Левойс ко дню рождения Роберта НарциссНаконец-то он это понял. Все были правы — он был беспощадно красив. Недаром ему завидовали боги, недаром его ревновали богини. Недаром отец, мать и верные друзья прятали от него зеркала и не давали подходить близко к спокойной воде. Они боялись, что он возгордится. Но он — пропал. В одно мгновение, едва лишь увидев своё отражение. Стоило только отойти от друзей в поисках диска, далеко улетевшего в пылу игры — и ноги привели его к озеру, где плеск золотистой рыбки привлёк его внимание. Чтобы забрать его полностью, как только по глади воды перестали бежать тонкие круги. Он увидел лицо небывалой красоты — если и не совершенное, то прекрасное в своём несовершенстве. И пропал в тот же миг.
В тот же миг ему стало понятно, отчего все окружавшие его создания боролись за право оказаться под взглядом этих ясных глаз. Теперь он сам получил такое право и никому больше не хотел его отдавать — ведь достойных нет. Отныне только он будет смотреть в эту бездну невероятного серо-голубого цвета, в глубине которой пляшут даже какие-то колдовские изумрудные всполохи. Только он будет восхищаться прямым ласковым взглядом из-под длинных ресниц и тяжёлых век. За этот взгляд он был готов отдать все свои победы — в соревнованиях и в любви. За этот взгляд он был готов отдать всё, что он имел.
Всё, что он имел, больше не представляло для него никакой ценности. Напрасно друзья ждали, что он вернётся к их игре. Напрасно гордая охотница пришла к берегу озера и звала его — он даже не обернулся. Оторвать взгляд от дивного отражения было выше его сил. Он не знал, сколько времени уже провёл в этом плену, но знал, что другой жизни ему больше не нужно. Где ещё на свете может быть жизнь, если здесь — эти мягкие, без излома, линии бровей, чуть приподнятых от удивления, и не просто тёмных, как говорили все, кто любил его, а как будто отблескивающих тёмным золотом. Вероятно, от того волшебного света, который бывает, когда день сменяется ночью.
День сменялся ночью, друзья нашли другое развлечение, охотница ушла, в наказание плеснув рукой по ненадёжному водному зеркалу, но так и не обратив на себя его внимания. Движение воды только лишь на миг привело его в отчаяние, заставив потерять из вида то, что отныне составляло всю его жизнь. Но зеркальность озера постепенно восстановилась, и в милых чертах как будто проскользнуло озорство, которого он никогда до этого за собой не замечал. О, как прекрасно и как непостижимо его лицо отражает мысли, которые втайне от него спрятаны глубоко в его душе! Впрочем, до этого времени он вовсе ничего о себе не знал. Не догадывался, какой силой обладают эти черты, как они могут лишать рассудка, опоры под ногами, воздуха.
Воздух был наполнен опьяняющими цветочными ароматами. Трели птиц тесно сплетались с жужжанием диких пчёл. Ночь сменялась днём. Цветы томно склонялись к его плечам, как будто стремясь прикоснуться робкой лаской к ярким веснушкам — подарку щедрого солнца. Он ничего не замечал, он был заворожен красотой.
Красоту не нарушал даже шрам над уголком рта, оставленный на память не самым метким выстрелом прекрасной охотницы. Этот шрам только создавал ощущение ироничной полуулыбки. Или же это и в самом деле была какая-то призрачная полуулыбка? Нет, он точно знал, что выражение его губ абсолютно серьёзно. И, казалось, так же абсолютно серьёзно в отражении оно манило, дразнило, склоняло к поцелуям — его, единственного, кто по-настоящему достоин целовать эти губы. Он не смог долго оказывать сопротивление. Он не выдержал. Он сдался. Он приблизился к зеркальной поверхности и приник к своему отражению в благоговейном поцелуе.
Поцелуй был как глоток воды для умирающего в пустыне. Как погружение в чистое горное озеро для усталого путника. Как жестокая высокая волна для выбившегося из сил моряка. Глубокий, мучительный, дарящий долгожданное облегчение и отнимающий последнее дыхание, заставляющий тело онеметь, а сердце — бешено колотиться в груди. Прохладные ладони легли на его плечи и нежно заскользили по шее, оставляя капли воды на разгорячённой коже. Не было возможности это осознать, не было желания это остановить. Целый мир перестал существовать. Остались только он, его неутолимая жажда и его отражение.
Его отражение снова смотрело на него — ироничная полуулыбка на тонких губах, отблеск тёмного золота в мокрых волосах. Ослепительно-белые плечи над волнующейся поверхностью воды. Россыпь прозрачных веснушек — единственный подарок, который могло сделать солнце полюбившемуся подводному жителю. Озорной и бесконечно нежный взгляд лучистых ярко-зелёных глаз. "Ну наконец-то, — чуть укоризненно проговорило отражение сквозь улыбку, — Ты мой".
"Я твой, — подтвердил он, завороженно глядя в зелёные глаза, — Наконец-то".
Леандро Паредес и Неймар. Послефинальное стеклище. Упоминаются силмар и неймесси.Печальный заплаканный Леандро спускается к нему с трибуны, безмолвно протягивает руки и прижимает к себе, целует в висок. Неймар утыкается ему в ключицу, чувствует поцелуй в макушку, а на левой щеке собственные слезы смешиваются со слезами Паредеса, уткнувшегося сверху Нею в макушку. Они сдружились и сблизились за последний год. Леандро всегда держался где-то поблизости вне поля, а во время матчей одним из первых кидался на обидчиков, рвался, готовый словно растерзать посмевшего ударить Неймара. Как и сегодня. Как и всегда. Вот и сейчас Паредес слегка покачивается из стороны в сторону, будто баюкает – становится чуточку легче. Тут и без слов все понятно. Неймар, словно в тумане, получает свою медаль, покидает поле, идет в раздевалку, принимает душ, слушает, но не слышит речи товарищей, Тухеля, руководства, садится в автобус и едет в отель. Приходит в себя, только когда все уже выходят из транспорта на парковку, и сидящий рядом Килиан толкает его в бок. На негнущихся ногах полуостекленевший Неймар шагает из лифта. На этаже его вновь догоняет Леандро, обхватывает сзади за плечи, тихо говорит на понятном испанском слова утешения, заводит в номер и там поворачивает к себе лицом, обнимает крепко-крепко, шепчет на ухо, что в следующий раз они смогут. Сейчас Нею все равно, он просто роняет голову на подставленное плечо, но шепот на испанском бередит еще одну струну его ноющей души, более застарелую рану. В другой жизни другой Лео шептал также. По сути Неймар никогда не называл Паредеса «Лео», даже вслух, чтобы… Чтобы что? Шепот Леандро слегка гипнотизирует, вызывает непрошеные воспоминания, чувства, даже дышать становится тяжело. Ней шумно втягивает воздух раскрытым ртом, пытаясь удержать новый поток слез, чем заставляет Паредеса слегка отстраниться и посмотреть на себя. Леандро разглядывает его несколько мгновений, Неймар не успевает осмыслить происходящее. Паредес берет его скулы в ладони и целует. Получается мокро от слез, горько от пережитого поражения, ново, потому что они никогда не целовались раньше, но очень нужно, чтобы едва прикрыть дыру внутри. Ней слегка обмякает, когда Леандро стирает пальцами следы слез с его щек, все так же бережно удерживая лицо в ладонях. Так делал Тиаго, и только Тиаго. Мысль о Силве заставляет очнуться от минутного морока. Паредес оглаживает языком кромку его верхних зубов, желая, по-видимому, углубить поцелуй, и это заставляет Нея дернуться, вырваться. – Лео, ты что… – и тут же замолкает, испуганно глядя на Паредеса. У Нея перехватывает дыхание от понимания, что только что случилось, и что могло случиться. Он предал Тиаго, на минуту утонув в объятиях другого, он предал себя, поддавшись искушению, потеряв контроль, сказав запретное имя… Какой же он дурак, жалкий слабак. У Леандро расширены зрачки, он не выглядит виноватым или сожалеющим, лишь качает головой и выходит за дверь, принимая отказ. Неймар падает коленями на ковер, прижимает к лицу ладони и снова плачет.
Как Ману игру смотрелМануэль всегда основательно готовился к просмотру матчей. Пиво, снэки и всё, что нужно. И никаких друзей. Нет, они конечно напрашивались, но футбол — дело серьёзное, здесь не место болтовне и хиханькам. Мануэль в трусах развалился на диване, разложил всё на столике и приготовился. Пиво скрасило первые разгоночные минуты. Мануэль досадливо хмыкал и прищёлкивал языком — бездарно, бездарно, а вот тут неплохо, но...
Герр Лёв строго глянул с экрана во всю стену и Мануэль понял, что матч спасён. Стянул трусы, частично сполз с дивана. Закинув в рот полоску вяленого мяса, запил пивом, вытер руку салфеткой и потянулся к смазке. Горло Йоги закрывала плотная черная водолазка и Мануэль прекрасно знал, почему. Рука сама гладила мгновенно вставший член, пока вместо бестолковой игры защиты, Мануэль видел запрокинутую голову и шею с острым, ходящим туда-сюда кадыком. Мануэль сжал мошонку, почти слыша: «Тизо-тихо, не будем спешить...».
Оператор вновь выхватил ссутулившегося герра и Мануэль застонал, скользя рукой вниз, вводя сразу два пальца — его тело прекрасно помнило недавнюю встречу:
— Ману, ты всегда мой номер номер первый... Никто... Никогда...
Тут голос Йоги прервался, а Мануэль не мог ничего ответить, только брал глубже, расслабляя горло и выгибая спину, подставляя ягодицы под костлявые пальцы.
Перерыв в матче пришелся кстати. Вибратор внутри помогал даже больше, чем плоское изображение. Тем более, очень скоро они увидятся снова. Йоги обещал...
Кусалдо все ближе. Простите, аноны, на фоне этого апокалипсиса мое воображение отказывается ограничиваться одним пейрингом
Трансферные хроники Ювентуса Дилдо в постели отрабатывает смену позиций и прочие приятные вещи. Распахивается дверь, вбегает Суарес и забирается под одеяло. Дибала: Луис? Роналду: Суарес, ты охуел? Суарес: Тише! Не говорите ему, что я здесь! Снова распахивается дверь. Кьеллини, прижимая к руке бинт: Где эта сволочь?! Дибала: Кто? Кьеллини: Суарес! Он не здесь? Роналду, закатив глаза: Разумеется, здесь. Мы его под одеялом прячем. Кьеллини, глядя на кровать: А. Извините. Суарес, вылезая из-под одеяла: Спасибо, что не выдали. Роналду, недовольно: Если он тебя убьет, нам купят кого-нибудь еще более внезапного. Снова распахивается дверь. Суарес по привычке прячется под одеяло. На пороге стоит Месси с трагическим видом и чемоданом. Дибала: Лео? Роналду: Я все же надеялся на что-то менее внезапное. Месси: ставит чемодан у двери, задумчиво смотрит, как бы устроиться на кровати, в итоге ложится поперек. Месси, глядя в потолок: Мы должны выиграть чемпионат Италии. И кубок. И суперкубок. И Лигу чемпионов. И Золотой мяч. Мне. Роналду, возмущенно: Тебе? У тебя уже шесть! Месси: У меня ни одного. Я их продал, чтобы заплатить отступные «Барселоне». Все: пораженно молчат. Дибала: Но я думал, ты уйдешь в Манчестер Сити. Месси, поморщившись: Три из шести моих Золотых мячей купил Мансур. И теперь у него нет денег платить мне зарплату. Суарес: А ПСЖ? Роналду, ухмыляясь: Дай угадаю. Другие три купил Нассер. Месси: обиженно сопит.
Трансферные хроники Ювентуса – 2 Роналду, ухмыляясь: Не расстраивайся. Могу пока дать тебе свои Золотые мячи. Потрогать. Месси: запускает руку под одеяло. Роналду: Ох… я не эти имел в виду, но так тоже можно. Месси: залезает под одеяло. Роналду, довольно: Там еще кубок Клубного чемпионата мира есть. Месси: Да, я уже нашел. Суарес: Ты их там облизываешь, что ли? Роналду: Не завидуй. Тебя я точно ни к чему ценному с зубами не подпущу… ох, Лео, ты что делаешь! Дибла, со знанием дела: В трансферное окно попал. Роналду: Даже не пытайся засунуть туда свой… приз бомбардиру ЛаЛиги без гондона. Месси: Радуйся лучше, что у меня там не Кубок Либертадорес. Роналду: Не, он только у Пике. Дибала: У Пике не может быть Кубка Либертадорес. Роналду: Ты просто… ох... не везде смотрел. Снова распахивается дверь. Суарес ныряет под кровать. Кьеллини: Слушайте, возможно, мне показалось, но я видел возле лифта… (смотрит на подозрительное движение под одеялом). Так он что, действительно там?! Кьеллини: стаскивает одеяло. Месси: Привет. Кьеллини: Ой. Значит, не показалось. Извини, Лео, не узнал тебя без… бороды. Месси: Да ничего. Кстати, у тебя гондона нет? Кьеллини: Сам ищу (показывает забинтованную руку). Ты Суареса не видел? Месси, невозмутимо: Конечно, видел. Мы его под кроватью прячем. Кьеллини: А. Ну, извините, что помешал (уходит). Суарес, из-под кровати: Спасибо, что не выдал меня, Лео! Дибала: Удивительно, как он до сих пор ведется.
Трансферные хроники Ювентуса – окончаниеТрансферные хроники Ювентуса – окончание Роналду, ухмыляясь: Да он просто на жопу Лео засмотрелся. Суарес, вылезая из-под кровати: Ну да, у него жопа, как кубок Лиги чемпионов. Роналду: С ушами, что ли? Суарес, показывая ему средний палец: Все хотят, и никто не получит. Роналду: Ну-ну. Четыре раза брали всем «Реалом». Месси, невозмутимо: Ну, не всем. Роналду, заинтригованно: Да ладно? Кто? Рамос все-таки добился? Месси: загадочно молчит. Роналду: Да нет, Чехо бы не удержался и мне рассказал. Ты польстился на Хамеса? Хм, вряд ли. Кто там еще достаточно ебанутый, чтобы попытаться? Ну не Гарет же. Месси: ухмыляется и качает головой. Роналду: Э-э-э… кто-то из прежнего состава? Икер, что ли? С Ди Марией в сборной закрутил?... Через полчаса. Роналду: Ну больше просто некому. Я перебрал всех в «Реале» за последние десять лет. Не с резервом же ты трахался. Месси: Нет, конечно. Бери выше. Роналду, смотрит на него в ужасе: Нет. Ты что, переспал с Фло? Месси, вздрагивает: С ума сошел? Не настолько выше. Роналду: Хм. Насколько – не настолько? (смотрит на Месси неверящим взглядом). Да ладно. Не может быть. Ты завалил Зизу? Месси: Ну, не сказал бы, что это я его завалил… Роналду, в отчаянии: Но как?! Мы все пытались! Мы перед ним только что стриптиз не танцевали – хотя, кому я вру. Ты хоть знаешь, сколько денег мы с Чехо проспорили Модричу? Месси, тихо фыркает: Представляю. Лука единственный, у кого хватило ума обойтись без стриптиза, предложить прямо и спросить, почему нет. Роналду, отмахиваясь: Да чего там спрашивать, Модрич просто не в его вкусе. Месси: Вовсе нет. Просто Зизу принципиально не спит с игроками, которых тренирует. Роналду: Серьезно? И ты… Месси: Пообещал, что никогда не перейду в «Реал». Не то, чтобы он сомневался. Роналду, медленно: Значит, с теми, кого тренирует. Подожди. Ты хочешь сказать, что уже два года… Месси, ухмыляясь: Тебе ничто не мешает. Роналду: Пауло, дай мне телефон. Надо написать Рамосу. И Марсело. И Кариму. И… у кого еще есть деньги? Гарету, обязательно. Ему скучно, он поведется. Хорошо, что я не удалил контакты. Главное, чтобы Модрич не узнал… Месси: Что ты хочешь… Роналду: Лео, дай мне пару недель, и мы вернем твои отступные. Месси, подозрительно: Чего это ты такой щедрый? Роналду: Я не щедрый. Мы выкупим обратно твои блестяшки. И следующий Золотой мяч будем выигрывать ДЛЯ МЕНЯ. Все: пораженно молчат. Дверь тихо открывается, никто этого не замечает. Кьеллини: Парни, вы извините, что я вам помешал. Я тут гондоны нашел (видит Суареса). Сукин сын! Где они тебя прятали?!...
Чтобы немного разогнаться перед Классикером. Анон всё ещё не писатель, но вот. Начало долгого пути, которого не будет.
Левойс, ау, двадцатые годы, часть 1/3Солнечный луч сквозь веки окрасил в оранжевые тона сон о морских приключениях, а потом и вовсе полностью его развеял. На самом интересном месте. Но Марко почти не огорчился. Он всегда безошибочно чувствовал наступление лета, и этот яркий утренний свет говорил о том, что сегодня как раз первый день. Первый день целой новой жизни — это же даже лучше, чем вчерашний день рождения. Следом за этой мыслью пришла другая — о том, что новая жизнь на этот раз в самом деле очень новая. А потом — совсем уж невесёлая мысль о том, что это последнее лето детства, но от неё Марко быстро отмахнулся и открыл наконец глаза. Лето уже вовсю хозяйничало в комнате. Солнце подсвечивало летающие в воздухе пылинки, играло всеми гранями коллекции разноцветных кристаллов, выхватывало из полумрака шкафа названия приключенческих романов на корешках книг, заставляло отблескивать стёклышки в дверях моделей автомобилей и спицы велосипедного колеса в углу. Летний ветерок чуть шевелил лёгкую занавеску на окне, приносил из сада запах свежескошенной травы и с едва слышным шорохом приподнимал краешек лежавшего на столе чертежа новой конструкции воздушного змея. Марко осторожно коснулся босыми ступнями приятно нагретого паркета, как будто проверял воду перед купанием. Поднялся с кровати, встал на цыпочки, потянулся к потолку макушкой и кончиками пальцев, а потом подошёл к окну и отдёрнул занавеску, впуская в комнату ещё больше свежего воздуха. На подоконнике стоял оставленный со вчерашнего вечера новенький патефон и в беспорядке валялись подаренные на день рождения пластинки с самыми модными фокстротами и чарльстонами. Танцевать Марко любил, как и вся его компания. А ещё любил смотреть, как девчонки во время танцев придерживают расшитые стеклярусом юбки, демонстрируя изящные ножки в шёлковых чулках. Марко прекрасно знал, как приятны эти чулки на ощупь. И даже знал, как они снимаются — но часто в самый ответственный момент не мог справиться с хитрыми застёжками, и его это очень смешило. Его подружки, впрочем, в таких случаях не сердились, а сквозь смех услужливо помогали ему разобраться с чудо-конструкцией. Марко бережно складывал пластинки в коробки, щурясь на солнце, и думал, много ли этим летом у него останется времени на танцы, друзей и подружек. Может быть, и совсем не останется. Кто знает, сколько времени и сил будет отнимать эта подготовка в университет. Его бы воля — провёл бы всё лето на пикнике с друзьями. Или нет, на яхте среди озера. Или в шалаше с Марио, книффелем и ведром земляники. Или всё сразу. Но университет ждёт, маму и папу огорчать нельзя, и поэтому у Марко впереди целый год постоянной учёбы, и даже самое прекрасное лето эту учёбу не отменит. А ещё неизвестно, какого ему нашли учителя — может быть, такого, который вообще превратит это лето и весь год в настоящую каторгу. Но Марко не любил долго поддаваться мыслям о плохом, а всё новое — любил. Поэтому ему предстояло умыться прохладной водой, пригладить лежащую модной волной рыжую чёлку, надеть идеально сидящий по фигуре светлый костюм-тройку и спуститься к первому летнему семейному завтраку. Навстречу запаху кофе, хрусту горячих брецелей, новому учителю, новому лету, новой почти взрослой жизни.
Левойс, ау, двадцатые годы, часть 2/3Сон о Нобелевской речи прервался в один момент, за пару секунд до звона будильника. Роберт резко открыл глаза, быстрым выверенным движением прижал пальцем звонок, а потом полминуты слушал приглушённое стрекотание и ощущал упрямое подёргивание механизма, выполнявшего свою утреннюю работу. За время учёбы в университете Роберт приучил себя просыпаться до звонка, потому что в случаях, когда будильник всё-таки звенел, на Роберта немилосердно обрушивался град подушек от Лукаша, Кубы и Войцеха. Вот уже целый месяц прошёл с тех пор, как Роберт переехал из общежития в крошечную съёмную квартирку, но привычка самостоятельно просыпаться в одно и то же время сохранилась. Если верить календарю, на улице было лето. О том же самом говорил тонкий луч солнца, скользнувший по стене над кроватью, когда кто-то открывал окно в доме напротив. Но квартира ещё не прогрелась, и в ней было сумрачно и зябко. Роберт встал с узкой кровати, в три шага босиком по холодному полу пересёк комнату, открыл окно и выглянул на улицу. Там уже вовсю звенели светло-жёлтые трамваи, шумели редкие автомобили, мужчины в строгих костюмах и дамы в разноцветных шляпках спешили по делам, мальчишки разносили газеты, продавцы из лавочек на противоположной солнечной стороне улицы пили кофе за маленьким столиком и обменивались новостями. На улице было солнечно и тепло, а Роберт был в тени и мёрз. Что ж, сегодня он сделает первый шаг к выходу из тени на свет, которого он заслуживает. Внезапный порыв ветра принёс в комнату запах бензина и свежей выпечки, взъерошил Роберту волосы, покрыл его плечи мелкими мурашками и заставил обернуться на шелест бумаг на столе. На самом видном месте, поверх вороха черновиков рассказов, лежало письмо, начинавшееся словами "Бобек, родной!". Роберт болезненно поморщился — он уже третий день не мог заставить себя написать ответ маме. А что тут напишешь. Что рад за Милену, муж которой нашёл работу на фабрике? Что снял квартиру, которая по размеру чуть больше чемодана? Что не стоит ей жалеть, что собираются сносить здание ипподрома, которое отняло у них всё состояние и даже — Роберт так считал — отца? Что устроился в богатый дом преподавателем, как в плохих романах? Нет уж, он ещё подождёт более подходящего настроения, чтобы ответ получился настолько жизнерадостным, насколько это возможно. Маму огорчать нельзя. Роберт отложил мамино письмо в сторону и начал тщательно складывать черновики в стопку. В конце концов, многие великие люди начинали карьеру в таких унизительных условиях. А многие и в гораздо худших. У Роберта были амбиции, образование, воспитание, здоровье, молодость, и даже довольно громкое имя, хотя о знатности его семьи в этой стране, конечно, никому не было известно. В целом, исходные условия для большого успеха у него имелись. У него даже уже была работа, что не так-то просто было устроить в то время. Ещё бы барчонок-ученик оказался не совсем оболтусом. Хотя Роберт был вполне уверен, что справится с любым, даже совсем уж деревянным. Он справится вообще со всем на свете. Для начала его ждали зарядка, обливание ледяной водой, бритьё и кусок восхитительного яблочного пирога, который Анна вчера вечером так заботливо ему завернула — не поленилась ради этого выбраться из тёплой постели, и даже проводила его до двери, сокровище, а не подруга. А после завтрака уже пора было облачиться в самый лучший костюм, уже совсем не новый, но очень бережно хранимый, и проехать полчаса на велосипеде сквозь тёплый летний воздух — навстречу трудному, но большому жизненному пути.
Левойс, ау, двадцатые годы, часть 3/3Дверь открыла горничная — миловидная, розовощёкая, курносая. Неловко ойкнула, порозовела ещё сильнее, сделала книксен, впустила Роберта в дом. И только после этого сообразила спросить, к кому он пришёл. — Минна! — тут же послышался строгий мужской голос из глубины дома. Роберт узнал в нём герра Ройса, своего работодателя. — Это учитель, герр Левандовски? Веди его скорее! — Ой, это вы? — восхищённо спросила горничная и тут же засуетилась, пытаясь помочь Роберту снять пиджак, чего он делать вовсе не собирался. Роберт мягко высвободился из-под этой опеки и одарил девушку своей самой приветливой улыбкой — Анна называла её юбилейной: — Спасибо, мне не нужна помощь, фройляйн Минна. — Что вы, что вы, просто Минна. Я же прислуга, — смущённо пролепетала горничная. "Я тоже," — с каким-то извращённым наслаждением подумал Роберт, ещё раз улыбнулся Минне и пошёл вслед за ней по анфиладе роскошно обставленных комнат, ревниво ловя своё отражение в каждой зеркальной поверхности. Из столовой навстречу им летели фразы оживлённого разговора. — Герр Ле-ва-что? — возмущался забавный высокий мальчишечий голос. — Нельзя было найти что-то попроще? Вот почему у Марио просто герр Клопп, а мне придётся ломать язык по сто раз на дню? — Малыш, потише, пожалуйста, он может услышать, — ласково уговаривал женский голос. — Дятлик, я уже говорил тебе, — спокойно пояснял хозяин дома. — Профессор Клопп занимается с Марио, потому что Марио поступает на его факультет. А тебе нужен совсем другой преподаватель, и этот — самый подходящий. Так что ты и фамилию его выучишь, и математику, и французский язык, и эту новомодную теорию относительности, если потребуется. "Да-да, — ещё раз не без некоторого удовольствия мысленно уколол себя Роберт, — этому высшему обществу недосуг выговаривать твою фамилию." Столовая была залита тёплым солнечным светом, и после полумрака других комнат Роберт в первые секунды почти ослеп от этой яркости: увидел только стол и три фигуры, две из которых — мужские — поднялись из-за стола, чтобы поприветствовать вошедшего. Роберт сощурился, чтобы дать глазам привыкнуть к свету, и улыбнулся своей самой доброжелательной улыбкой — Лукаш называл её подхалимской. — Доброе утро, герр Левандовски, — поприветствовал Роберта герр Ройс и протянул ему руку для рукопожатия. — Надеюсь, вы благополучно добрались. С моей супругой вы уже знакомы, — Роберт почтительно поклонился оставшейся сидеть женской фигуре. — А это Марко, ваш ученик. К Роберту понемногу возвращалась способность различать детали. Вторая мужская фигура оказалась худеньким носатым рыжеволосым парнишкой, который внимательно смотрел на Роберта и явно изо всех сил старался усмирить подёргивание уголков тонких губ, так и норовящих расползтись в улыбке.
Этот учитель с непроизносимой фамилией стоял в дверях и был как-то недостаточно солиден для своей работы. Он же едва ли намного старше Марко — ну на три года, ну на четыре. Гладковыбритый, тщательно причёсанный, в вышедшем из моды и немного слишком нарядном костюме. И с подслеповато прищуренными глазами и напряжённой улыбкой выглядел он как-то беспомощно. Хорошо хоть усы не отрастил, чтобы казаться старше. Марко мысленно пририсовал к лицу учителя пышные кайзеровские усы, и всё-таки не удержался — тихонько хрюкнул от накатившего смеха, зажмурился и виновато склонил голову. Учитель, казалось, и бровью не повёл. Только перестал улыбаться и щурить глаза — они оказались какого-то очень летнего голубого цвета. Ясным взглядом посмотрел на Марко, протянул ему руку и сказал с приятным лёгким акцентом: — Доброе утро, Марко. Тут Марко сообразил, что за размышлениями об усах и цвете глаз забыл фамилию учителя. Но первые два слога он точно помнил, а протянутую руку нельзя было не пожать: — Доброе утро, герр Ле... — второй слог фамилии вдруг тоже ускользнул из памяти. Может быть, от тепла руки учителя. — Герр Лерер, — серьёзно представился тот. (нем. Herr Lehrer — "господин учитель") — Господин учитель, — повторил Марко и с облегчением улыбнулся. — Добро пожаловать.
Роберт смотрел на своего ученика и улыбался во весь рот. Впервые за день — потому что ему так хотелось.
Капелька левойса и двадцатых годов в подарок сопричастному анону, у которого сегодня праздник.
#господинучитель, серия 2, часть 1/3— Бобек, а ведь твой ученик — богатый жених. Он хоть немножко привлекателен? — Он не красавец, но обаятельный. В нём что-то есть. И он заслуживает хорошей честной любви. — Может быть, ты меня с ним познакомишь? — Может быть. Позже. — Вдруг я и есть его хорошая честная любовь. — Не исключено. Но он ещё маленький. — Разве? Сколько ему? — Восемнадцать. — Мм, как вкусно! — Анна! — Да шутка, дружок, шутка! — Анна рассмеялась так, что из причёски выпали последние шпильки, и каштановые волосы волнами рассыпались по плечам. — Он хороший мальчик. — Тем лучше. — Я вас познакомлю, обещаю. Но лучше тогда, когда он поступит в университет. Сейчас у него нет времени на эти глупости. — А у тебя-то сейчас есть время на эти глупости? Анна подошла к Роберту вплотную и с заговорщической смешинкой смотрела ему в глаза, пока её изящные пальцы расправлялись с пуговицей на его воротничке.
Роберт сидел за столом и немного рассеянно смотрел, как его ученик, обхватив рукой низко склонённую голову, пытается решить уравнение. Вполне хорошая работа, непыльная. И дом красивый, и хозяева дома такие милые, что за первые пару дней совсем расхотелось презирать их за богатство и упиваться своим внутренним превосходством. Какое там, если герр Ройс каждое утро протягивает ему руку как равному, и рукопожатие у него такое крепкое, честное, а его супруга не скупится на ласковую материнскую улыбку. Даже неловко таких людей использовать. Хотя так ли уж он их использует — всего-то собирался заработать денег и обзавестись нужными знакомствами. Хоть как-то зацепиться за высшее общество. Ну, или план "Б" — найти богатую невесту. Звучит не очень благородно, но его жизнь — почти война, тут все средства хороши. А чем он хуже Анны — ей вот почему-то можно ставить себе цель выгодно выйти замуж, если она не найдёт хорошую работу. И если писательские способности Роберта поначалу не принесут ему желанного признания и благосостояния, придётся подойти к цели с другой стороны. Выбор невелик. Ученик беззвучно проговаривал ход решения, причудливо вывернул левую руку, чтобы видеть, что пишет, и тихонько скрипел пером новенькой позолоченной ручки. Роберт недавно приглядел такую на витрине в городе и тут же предпочёл забыть её цену. Вот этому легкомысленному Марко можно совсем не беспокоиться о будущем — всё у него уже есть. И богатый дом за городом, и полная семья, и счастливое детство, и все пути перед ним открыты. Да ещё и обаяние просто поразительное. Ученика презирать у Роберта тоже ни капельки не получилось. Да Роберт даже сердиться на него всерьёз не мог. Если Марко забывал выполнить какое-нибудь задание, он так очаровательно в этом признавался, что Роберту больших трудов стоило сохранять выражение строгости на лице и как можно более суровый взгляд — интересно, не пугается ли его Марко. Даже если пугается — оно и к лучшему. Всё-таки Роберт учитель, а не в игры играть пришёл. Вообще Марко был очень даже способный мальчик, просто недостаточно организованный. Да и нагрузку ему Роберт обеспечил такую, что на его месте и сам бы работал на пределе своих возможностей. А Марко почти не жаловался и не возмущался. И злился на себя, если что-то не получалось с первого раза. С таким характером вполне можно сработаться. Приятный ученик, подходящий. И совсем не заносчивый, а добрый и весёлый — именно такими Роберт всегда представлял персонажей сказок. И даже напоминал Роберту его самого в таком возрасте. Только легче. Да ещё и шутил так смешно, что задача сохранять приличествующее учителю выражение лица существенно усложнялась. А Роберту в восемнадцать было не до шуток. Особенно когда он, иностранный абитуриент Мюнстерского университета, юный глава семьи, оставивший дома маму и сестру, бежал по незнакомым улицам неприветливого послевоенного Берлина за типом, укравшим его чемодан. С того дня он ни разу не пренебрёг утренней зарядкой. От мыслей его отвлёк уже привычный высокий голос: — Господин учитель! — Марко с довольным видом сидел над тетрадью, и у него были очень смешно примяты волосы с одной стороны. — Ну что, сошлось наконец-то? Марко через стол протянул Роберту тетрадь и с воодушевлением покивал головой, отчего беспорядок в его волосах стал ещё более заметным. Роберт даже сделал движение поправить этот забавный хохолок, но вовремя вспомнил про субординацию и вместо этого просто взял из рук ученика тетрадь с уравнением. Пришлось в который раз себе напомнить, что он этому мальчишке не родственник и не приятель, чтобы так несолидно себя вести. Роберт раскрыл тетрадь и погрузился в изучение старательно выведенных каракулей.
#господинучитель, серия 2, часть 2/3Марко сидел напротив учителя и смотрел, как тот пробегает глазами строчки уравнения. Пытался по неуловимым изменениям выражения его лица понять, что решил не так. Учитель иногда хмурил брови, а иногда чуть дёргал уголком рта, который и без того как будто всегда был слегка приподнят — это из-за шрама. Интересно, как он этот шрам заработал, такой правильный молодой человек. С таким учителем не забалуешь — Марко понял это в первый же день, когда узнал учебную программу и получил первое домашнее задание, которое включало в себя, среди прочего, обязательную утреннюю зарядку. В программе были предметы, важные для поступления в университет, а заодно французский язык и уроки игры на фортепиано. А ещё уроки фехтования, на которых учителю, конечно, было очевидно, занимался ли Марко утренней гимнастикой или решил поспать подольше. В первый же вечер Марко допоздна просидел над домашним заданием и не со всем смог справиться. А на следующее утро проспал зарядку и получил беспощадную критику плохо выполненных заданий и несколько обидных уколов рапирой на тренировке. И всё это под каким-то снисходительным взглядом учителя, от которого становилось ещё обиднее. Уж этот господин дурацкое совершенство и все задания может сделать на высшую отметку, и фехтует как чемпион мира, и про утреннюю гимнастику не забывает, да ещё и холодной водой обливается, наверное. А больше всего поначалу напрягали Марко слова папы о том, что учитель приставлен к нему в качестве образца для подражания — вот таким дятлик должен стать к началу вступительных экзаменов. И имел в виду папа отнюдь не только знания, но ещё и ответственность, аккуратность и даже физическую подготовку. Пришлось внимательно приглядываться к учителю, чтобы понять, каких таких изменений хотят от Марко. Конечно, в первые дни о наблюдениях не могло быть и речи. К вечеру Марко с ног валился от усталости, и голова была полна до отказа, хотя знаний в ней он не ощущал ни грамма. Но сейчас шла уже вторая неделя обучения, и Марко как будто адаптировался к нагрузке. И уже начал понемногу разбираться, что из себя представляет учитель — теперь казалось, что он не такое уж и дурацкое совершенство, а практически самое настоящее. Безупречные манеры, отточенные движения, железная дисциплина, виртуозное владение рапирой, способность ответить на любой вопрос по изучаемой теме, да ещё и красивый цвет глаз — ну и как стать таким же, если при этом не хочется быть занудой? Или, если перефразировать вопрос — с какой вдруг стати мысль Марко так часто касается цвета глаз учителя? Потому что глаза большие и постоянно у Марко на виду, вот почему. Вообще, судя по уморительному выражению лица в ответ на шутки, господин учитель был не совсем уж безнадёжным занудой. Чувство юмора у него имелось. С таким можно сработаться. А можно даже и подружиться, и тогда работа будет идти веселее. Что мешает им стать приятелями, если они так близки по возрасту. И вообще очень интересно было о нём побольше узнать — почему он переехал в Германию, как он учился в университете, чем он занимается в свободное время. Марко ужасно любил новых людей — это каждый раз как приключение. А разве есть на свете что-то лучше приключений. И смотреть на учителя тоже было приятно — сейчас он со своими упрямо сведёнными бровями был прямо-таки похож на сказочных героев. Вот он снова едва заметно покачал головой и потёр переносицу. На переносице тоже красовался шрам — Марко только что это заметил. И где только он их набрал. Марко уже начал выдумывать повод, чтобы невзначай расспросить господина учителя о его бурной юности, но на середине размышления понял, что взгляд его упирается прямо в голубые глаза напротив — нет, даже не упирается, а как будто проваливается дальше, в глубину и синеву.
#господинучитель, серия 2, часть 3/3Роберт поднял глаза на Марко. Тот почему-то резко выпрямился, и на лице у него было написано некоторое замешательство. — Да не волнуйся ты так, ты всё правильно решил, — поспешил успокоить ученика Роберт. — Просто почерк у тебя, честно говоря, не самый понятный. Ты правой рукой писать не пробовал? — Правой получается ещё хуже, уверяю вас, господин учитель! — с облегчением рассмеялся Марко, забавно прищурив один глаз сильнее, чем другой. Это было так заразительно, что Роберт всё-таки не сдержал улыбку. — Тема усвоена, с математикой на сегодня всё. Можно сделать небольшой перерыв и переместиться за пианино, — бодро скомандовал Роберт и потянулся к настольному звонку, чтобы вызвать горничную и попросить чаю. Просить ничего не пришлось: через минуту вошла горничная Минна с подносом, как всегда румяная, но сегодня ещё и с подозрительно яркими губами. На подносе были две чашки с горячим чаем и тарелка с красиво разложенным и изумительно ароматным печеньем. Марко с подозрением покосился на Минну и вдруг резко прижал пальцы к губам. Это чтобы не рассмеяться — Роберт уже изучил этот бесхитростный жест. Горничная явно старалась производить как можно меньше шума, но ставила чашки с блюдцами на стол чуть громче, чем этого можно было бы ожидать, и то и дело бросала короткие взгляды на Роберта. А тот специально, чтобы не мешать девушке работать, занялся перелистыванием учебника в поисках домашнего задания для Марко. Когда Минна вышла, Марко чинно взял в руки чашку с чаем, поднёс её ко рту, а потом резко, со стуком поставил обратно на блюдце, чудом ничего не расплескав. И вид у него при этом был просто до неприличия озорной. — Подкрасилась, видали, господин учитель? — сквозь хитрую улыбку спросил Марко. — С чего бы это. Роберту вдруг расхотелось веселиться. Он привык к женскому вниманию, но если от него здесь ждали романа с горничной — придётся их разочаровать. Роберт считал, что на свете нет ничего более пошлого, чем вот такие романчики, и его задевало, что этот избалованный мальчишка хоть на секунду допустил такой вариант для него. То, что учитель уже вторую неделю приходит на работу в одном и том же костюме, вовсе не означает, что можно воспринимать его как какого-нибудь шофёра или садовника. Но Марко как будто почувствовал мысли Роберта и тут же исправил ситуацию: — Вы только постарайтесь не сильно её обидеть, когда будете ей отказывать. Она хорошая на самом деле, хоть и не профессор. — Я применю все свои дипломатические способности, — пообещал Роберт и снова улыбнулся. Они сидели молча. Чай приятно согревал, вкус печенья был ещё изумительнее, чем его аромат, а в комнату заглядывало вечернее солнце. Узкий оранжевый луч освещал веснушчатую щёку Марко, смешно оттопыренную кусочком печенья. Жаль было держать эти веснушки в заточении в такие прекрасные летние дни. — Как ты считаешь, не вытащить ли нам завтра письменный стол в сад? — задумчиво предложил Роберт. Марко был воспитанным юношей, и поэтому не сказал ничего с набитым ртом, а только улыбнулся и захлопал в ладоши.
Левойс в шампанскомКажется, Роберт уже завоевал все возможные на данный момент трофеи — дома на полках красуется полный комплект полированного золота-серебра, аж в глазах рябит. Роберт любит быть победителем. Роберт любит награды. Роберт любит золото. Но самое главное золото в его жизни он, кажется, никогда не заполучит к себе домой. Хотя уверенно зовёт его своим. Своим Марко — в частых сообщениях, во время коротких объятий на редких совместных матчах и сейчас, когда тот сидит на кровати в расстёгнутой клетчатой рубашке и сосредоточенно трясёт бутылку шампанского, напевая гимн Лиги Чемпионов. Марко не всегда попадает в ноты, но Роберт от этой мелодии ощущает дрожь в коленях, которой никогда не бывает, когда он слышит этот гимн на поле. - Левандоооовскииииии! — переиначивает Марко последнюю строку гимна, и в тот же миг бутылка громко выстреливает пробкой в потолок, и брызги шампанского летят, куда им вздумается, но главным образом — на Роберта. — Дятел ты, это же Дом Периньон! — смеётся Роберт, с трудом уворачиваясь от этого поздравительного душа. А потом ловко толкает Марко на кровать и валится рядом. Марко поднимает руку с бутылкой так, чтобы больше ничего не пролилось, и смотрит на Роберта таким взглядом, как будто он вовсе не Роберт, а кубок Лиги Чемпионов или тарелка Бундеслиги собственной персоной. — Ну а чем ещё прикажешь салютовать в честь победителя, — весело спрашивает Марко, и слизывает с пальцев шипящие струйки. Это почему-то получается у него так неприлично, что у Роберта как будто электричество пробегает по позвоночнику, и он моментально прекращает смеяться. — Есть варианты, — вмиг охрипшим голосом отвечает Роберт, и отбирает у Марко бутылку. Мягкая ткань рубашки от легкого движения руки охотно соскальзывает с плеч Марко, обнажая светлую кожу, усеянную веснушками. Золотистую, как игристое вино, и так же быстро опьяняющую. Марко блаженно закрывает глаза и подаётся плечами вперёд, так, что чётко вырисовываются впадинки над тонкими ключицами. Роберт чуть дрожащей от волнения рукой подносит горлышко бутылки к шее Марко и завороженно любуется тем, как тонкая искрящаяся струйка нежно облизывает белую кожу, стекая в одну из этих впадинок. Губы Марко расползаются в улыбке, и он, кажется, боится пошевелиться. Он вообще частенько читает мысли Роберта. Пузырьки шампанского играют на коже Марко в уютном вечернем освещении, и весь он кажется Роберту совершенно золотым. Его самая большая ценность. Его главная награда. У Роберта дух захватывает от этих мыслей. — Золото ты моё, — шепчет Роберт, наклоняется к ключице Марко и делает глоток.
Левойс и легоРоберт входит в комнату, и в первые несколько секунд не может разобраться, что происходит. Потому что происходит одновременно очень много всего — какой-то нехарактерный шорох, острая боль в пятке и жёлто-зелёные полосы в глазах от яркого блеска наград на полках. И за всеми этими ощущениями Роберту далеко не сразу удаётся разглядеть очертания сидящего на полу человека — ссутуленные плечи, белую шею и стриженый рыжий затылок. Этого не может быть, но Марко здесь, без предупреждения. И прямо сейчас, когда он так нужен — к слову, так нужен он был и вчера, и позавчера, и будет нужен завтра и всегда. Роберт поджимает пострадавшую ногу и сдавленно шипит. Марко оборачивается на звук и смотрит сначала весело, а потом обеспокоенно. И от этого Роберт чувствует, как боль в пятке плавно превращается в дрожь в коленях. — Живой? — спрашивает Марко, — Это ты нашёл деталь, давай её сюда. Роберт всё ещё не вполне понимает, что происходит, но наклоняется, поднимает с пола маленькую жёлтую деталь конструктора, которую его пятка до сих пор помнит, и кладёт её в протянутую ладонь Марко. Пальцы Марко сжимаются на руке Роберта и тянут его вниз, приглашая сесть на пол. Роберт послушно садится и только теперь замечает на полу груду деталей, из части которых Марко уже успел соорудить какую-то конструкцию. Когда Марко прикрепляет одну деталь к другой, кончики его пальцев розовеют, а на запястье выделяется ямочка, к которой так хочется припасть губами. — Дятел, ты разобрал мой Золотой Мяч? — укоризненно спрашивает Роберт, но при этом не может сдержать глупую радостную улыбку. — Это жёлтая стена, — строго поясняет Марко, — Чтобы тебе здесь что-то напоминало о беспечной юности. В следующий раз я привезу ещё деталей и построю весь стадион. Между прочим, мне даже не жаль будет для этого разобрать тот космический корабль, который мы с тобой тогда собирали. Роберт вспоминает, как по-идиотски объяснял в раздевалке свои маленькие синяки на предплечьях, и каково было прикасаться губами к отпечатавшимся на спине Марко следам деталей конструктора — и нелепо, и волнующе. Дрожь в коленях не проходит. — А Золотой Мяч ты получишь настоящий, и я по этому поводу привезу ещё одну бутылку шампанского, — с улыбкой обещает Марко. От воспоминаний о шампанском Роберт чувствует, как дрожь постепенно расходится по всему телу. И по-настоящему понимает, что никакой Золотой Мяч ему не нужен, потому что у него есть всё золото мира. — Сам давай его получай, — говорит Роберт и медленно приближается лицом к лицу Марко, — У меня уже есть всё, что мне нужно. Всё золото мира хитро усмехается и прикасается губами к губам Роберта.
#господинучитель, серия 3, часть 1/2— Господин учитель! Как вообще в одну голову может столько всего уместиться? — Очень даже может. Ты справишься. — И что, в университете придётся учиться так же трудно и много? — Больше и труднее. — Боже, зачем мне это нужно, — Марко страдальчески возвёл глаза к небу. — Тебе многое дано, с тебя много спросится. — Ага, спросится. Если я доживу. — Конечно, доживёшь. Ты сильный, — с улыбкой уверил Роберт. — Договорились, — Марко решительно сдвинул брови и с громким хлопком закрыл учебник, а потом упал на него лбом и тихонько засмеялся. Роберт бездумно потянулся ладонью к его голове, но вовремя заставил себя остановиться.
Марко то закрывал глаза, то открывал. Ресницы цеплялись за шершавую обложку учебника, и это веселило и помогало приводить мысли в порядок перед следующим уроком. Полуденное солнце довольно беспощадно припекало затылок, но поднимать голову пока не хотелось. Над ухом шелестела бумага — это то ли ветер, то ли господин учитель, то ли всё вместе. Марко представил себе, как учитель наклоняется над столом и дует на уголки страниц, так, чтобы они шелестели, а его дуновение долетало до уха Марко. В животе как будто что-то замерло, а сердце забилось чаще. Выбраться на уроки в сад удалось не сразу. На следующий день после того, как господин учитель предложил заниматься на свежем воздухе, пошёл дождь. И шёл с переменным успехом несколько дней подряд, будто бы это единственно возможная погода для июня. Марко не любил дождливые дни летом, но всегда принимал их как должное. Тем более что такое время можно было проводить за важными делами — например, чтением, усовершенствованием воздушного змея или составлением грандиозных планов. Или благоустройством дома на дереве в саду семейства Гётце, что было увлекательнее всего. Особенно если не заявлялся Матс со своим занудством. Марио, конечно, всегда относился к старшему брату философски, а вот Марко так и хотел иной раз отвесить Матсу подзатыльник за его ценные советы по поводу утепления окон или покраски столика. Может быть, это потому что у Марко не было старшего брата. А жаль. Так или иначе, дождь никогда не был серьёзной помехой развлечениям. А уж нынешней учёбе и подавно. Мерный стук капель по карнизу совсем не отвлекал от уроков, а только помогал сосредоточиться. Отвлекало другое — силуэт учителя у окна, когда тот ждал, пока Марко справится с очередным заданием. Учитель стоял далеко, молчал и даже почти не шевелился, но боковым зрением Марко улавливал его присутствие и уж точно ощущал на себе выжидающий взгляд. Так и тянуло повернуть голову и посмотреть, как он там стоит на фоне сплошной стены дождя. Но как раз этого и нельзя было делать, потому что не хотелось получить какое-нибудь замечание или, ещё хуже, предложение помощи. Сам справится, не дурак. В те дождливые дни они вдруг стали много разговаривать практически обо всём на свете, особенно за обедом — так, что иногда даже забывали о начале следующего урока. Учитель часто спрашивал Марко о его семье, школе, увлечениях. Очень внимательно слушал и иногда смотрел при этом так весело и ясно, как будто они сверстники, и между ними нет никаких субординаций, правил этикета и прочих условностей. Но каждый раз, когда Марко собирался задать встречный вопрос о семье или интересах, он наталкивался на такой строгий взгляд, что тут же направлял разговор в другое русло. Всё-таки не хотел учитель становиться совсем уж приятелем. Или не считал Марко достойным доверия. А в один из таких дней господин учитель вдруг предложил открыть окно, чтобы Марко лучше соображал на свежем воздухе. Лязгнув медной задвижкой и настежь распахнув тяжёлую раму, учитель сел за стол рядом с Марко и спросил, готов ли он читать вслух новый текст на французском. Марко почему-то не сразу смог ответить на этот простой вопрос. Не отгороженный стеклом ливень ещё громче зашумел в ушах, а цвет глаз господина учителя неожиданно оказался не голубым, а таким же тяжёлым пасмурно-серым, как небо за окном. Капли дождя оставили на рукавах рубашки учителя мокрые пятнышки, так, что сквозь прилипшую к коже белую ткань можно было как мозаику разглядеть где-то лёгкий первый загар на плечах, где-то тёмные волоски на предплечьях, а где-то причудливо разбросанные по коже родинки. Чтение вслух давалось Марко в тот день из рук вон плохо. И вот уже несколько дней Марко жил со странным ощущением, похожим на ожидание праздника. Или на радостный трепет от полученного желанного подарка, когда первая мысль с утра — об обладании чем-то долгожданным. В прошлый раз Марко испытывал что-то похожее несколько лет назад, когда получил на день рождения яхту, о которой давно мечтал. Он тогда и засыпал, и просыпался с мыслью о ней. Теперь же первой мыслью с утра было — "господин учитель". Эта же нехитрая мысль неконтролируемо приходила в голову ночью, между сном и сном, вместе с шумом дождя в глубине серых глаз и рисунком родинок на руках. Объяснение этому могло быть только одно — Марко очарован учителем и действительно захотел стать таким же, как он. Был, впрочем, ещё один вариант объяснения, пугающий, но обдумывать его не хотелось. Хотелось постоянно смотреть на учителя, слушать, что он говорит, и казаться ему не совсем бестолковым. Солнце настойчиво грело спину и шею, где-то неподалёку жужжали пчелы, откуда-то доносился запах шиповника. По плечу Марко легко скользнула широкая ладонь, а тихий и почему-то волнующий голос с уже хорошо знакомым акцентом произнёс: — Марко, вставай, нас ждут великие дела.
#господинучитель, серия 3, часть 2/2Роберт дал Марко задание отметить на карте все месторождения золота в Бразилии и отошёл подальше от стола, чтобы не привлекать к себе внимание. За прошедшую неделю Роберт понял, что ученика в таких случаях беспокоит его присутствие в поле зрения. Даже при том, что Роберт тогда нарочно смотрел куда угодно, только не на Марко, да к тому же изо всех сил старался не шевелиться и даже дышать как можно тише. Отвернуться к окну при этом он себе не позволял — а вдруг Марко попросит помощи или вовсе начнёт считать ворон. А Марко, казалось, не всегда мог сосредоточиться как следует, и даже попытка впустить в комнату побольше свежего воздуха не помогла. Может быть, Марко отвлекался на шум дождя. Или просто не до конца ещё привык к рабочему ритму. Роберт даже жалел его — кому было бы легко в таком положении. И всеми доступными средствами помогал бедняге смириться со свалившимся на него непростым распорядком. Например, учил его хулиганским французским песенкам, иногда чуть продлевал тренировку по фехтованию, а все перерывы заполнял разговорами на любые темы, которые приходили в голову. Марко был прекрасным собеседником — и слушал с раскрытым ртом, и сам обо всём и о себе рассказывал охотно, увлекательно и с неподражаемым юмором. Только вот о самом Роберте ничего не спрашивал. Конечно, с чего бы представителю золотой молодёжи интересоваться жизнью простого учителя. Это было обидно, но неизбежно. Роберту эти беседы всё равно доставляли удовольствие. Разве же могли не понравиться задорные рассказы о приключениях на яхте. Да и Марко, благодаря этому неформальному общению, вполне бодро держался на уроках. Особенно теперь, когда они наконец-то стали заниматься в саду. Здесь и Марко получал хоть немного настоящего лета, и Роберту было гораздо легче и веселее проводить уроки. А кроме того, на солнце сейчас было теплее, чем в доме, и можно было совершенно оправданно снять пиджак и остаться в жилете и рубашке. Треклятый единственный приличный костюм всё-таки не выдержал ежедневных выходов в свет, и пиджак начал предательски протираться на локтях. Где начали протираться брюки, лучше было не думать — благо этого никто не мог увидеть. Аванс Роберт употребил на оплату квартиры и возвращение долга в продуктовой лавке, а до получения жалования оставалась ещё целая неделя, которую предстояло провести в попытках скрыть и не усугубить позорное состояние костюма. Роберт убедился, что ученик занят географической картой, снял пиджак и подошёл повесить его на спинку стула. Это нужно было сделать так хитро, чтобы рукава не были видны с уязвимой стороны, и потому пришлось повозиться. Возился Роберт так долго, что в какой-то момент обнаружил, что Марко всё-таки отвлёкся от карты и внимательно следил за руками учителя. Роберту стало отчаянно стыдно за своё положение, и он смог только неловко улыбнуться и спросить: — Что, неужели с золотом в Бразилии не сложилось? Марко растерянно захлопал ресницами — очень, между прочим, длинными. А потом рассмеялся своим заразительным смехом: — Дайте мне ещё пять минут, господин учитель, и я брошу всё это дурацкое золото к вашим ногам! Это прозвучало так залихватски, что Роберт, не сдержавшись, тоже рассмеялся, согласно кивнул головой и снова отошёл от стола. Если Марко обратил внимание на проблемы пиджака, то виду не подал, воспитанный мальчик. Роберту от неловкости хотелось провалиться сквозь землю. И это ужасное чувство возникало уже не впервые за недавнее время — когда Роберт пытался проветрить комнату в дождливый день, он с добрых полчаса просидел на уроке в рубашке с промокшими рукавами. Было холодно и стыдно, а злосчастный пиджак тем временем висел на спинке стула, чтобы Марко не заметил, что с ним что-то не так. Судя по странному слегка недоуменному взгляду, Марко тогда всё заметил. Роберт уже буквально вёл отсчёт времени до момента, когда жалованье за месяц будет у него в кармане, и можно будет отправиться в то самое ателье, мимо которого он каждый день дважды проезжал на велосипеде. Ателье выглядело немного чересчур роскошным, но Роберт был уверен, что не растеряется — ведь у него будут средства, а портной явно останется доволен его фигурой. Да и Анна обещала помочь с выбором и просто поддержать. Она точно не бросит друга в такой непростой ситуации, несмотря на то, что сама постоянно занята попытками найти подработку стенографисткой в суде или машинисткой в бюро переводов. На Анну можно положиться. Всего несколько дней — и Роберт будет смотреться ничуть не хуже вот этого золотого мальчишки. Роберт перевёл взгляд на ученика и вдруг удивился, насколько пришедшее на ум слово "золотой" было близко к истине. В течение недавней череды пасмурных дней Роберт отвык от того, насколько рыжие у Марко волосы. Сейчас же солнце напомнило об этом в полной мере. От смешного непослушного вихра на макушке до коротко остриженного затылка цвет был абсолютно восхитительный — яркий, глубокий, с богатыми переливами от золота до янтаря или гречишного мёда. Роберт даже как будто почувствовал на языке острый и сладкий медовый вкус и от этого ощущения на мгновение забыл, как дышать. Когда взгляд скользнул ниже, к контрастирующей с цветом волос светлой шее, Роберт подумал, что у рыжих очень тонкая кожа, и что полуденное солнце не принесёт ей пользы. После этого мысли почему-то закончились, зато начались действия — Роберт подошёл к ученику и приподнял воротник его рубашки так, чтобы он укрывал от солнечных лучей всю шею. Кончики пальцев задели порозовевшую от солнца кожу, такую нежную на ощупь и такую горячую, что Роберт вздрогнул и тут же отдёрнул руки. Марко от неожиданности тоже вздрогнул и резко повернул голову. К Роберту наконец-то вернулась способность осознавать действия. — Извини, Марко. Но если ты сейчас сгоришь на солнце, завтра придётся заниматься в доме, — с как можно более строгим видом оправдался Роберт. Впрочем, строгость давалась ему сейчас нелегко, потому что голову снова заполняли непривычные мысли. На этот раз почему-то о глазах Марко — о том, что от их несколько асимметричного расположения отвлекают их благородная удлинённая форма и яркий зелёный цвет. Как так получилось, что Роберт раньше и этого цвета не замечал? А ещё считал себя писателем, с такой-то наблюдательностью! Марко всё ещё смотрел на Роберта, и в его взгляде читалось некоторое замешательство. Видимо, ему было неприятно непрошенное прикосновение, но сказать об этом он не решался. Роберту следовало запомнить это на будущее. А заодно и то, что у его ученика очень длинные ресницы. Как у девочки. Нет, как у мальчика. От этих мыслей Роберт почему-то вдруг снова вспомнил вкус гречишного мёда и почувствовал, как всё тело наполняется странным теплом и волнением. Вероятно, он и сам сейчас перегрелся на солнце, и подсознание напомнило ему, что он особенно хорошо провёл ночь у Анны. Было бы неплохо зайти к ней в гости второй раз за неделю, без предупреждения. Роберт вспомнил тёплую улыбку и ледяной цвет глаз Анны и наконец-то пришёл в себя. Волнение отступило. — И пять минут уже истекли. Как там поживает твоё бразильское золото? — как можно более бодрым голосом спросил Роберт, усаживаясь за стол рядом с учеником.
Марко следил за красивыми руками учителя, придвигавшего к себе географическую карту, и как будто до сих пор ощущал кожей лёгкое прикосновение этих пальцев. Нет, дело было не в желании во всём стать таким же, как учитель. В свободное от уроков время ему предстояло обдумать тот самый пугающий второй вариант.
#цитатныйчеллендж Попытка - не пытка. – Ожидали столь быстрого прогресса Дибалы? – Да. Достаточно было посмотреть ему в глаза: лицо ребенка со взглядом убийцы. Пауло забивает свой первый штрафной за «Ювентус» и тонет в объятиях сокомандников. Максу с бровки видно, как расцветает счастливой улыбкой его кажущееся детским лицо. А ведь каких-то полминуты назад он смотрел на мяч и на выстраивающуюся перед ним стенку из игроков-соперников с таким видом, будто был готов проломить каждому из них голову или грудь этим самым мячом. Максу кажется занятной такая резкая перемена в эмоциях, такое противоречивое сочетание в мимике одного человека. Позже, он не раз будет лицезреть эти метаморфозы и даже неоднократно встретится с ними лицом к лицу. Пауло гневно смотрит в лицо замершему посреди раздевалки, натянутому, словно струна, Бонуччи, и в раз похолодевшим голосом велит тому заткнуться и лучше следить за собой на поле, кулак Леонардо крепко сжимается. Макс вовремя зашел, банального мордобоя удалось избежать. Аллегри за шкирку выволакивает Дибалу из помещения, где Буффон мигом принялся наводить порядок в умах и сердцах членов команды. Пауло выворачивается из руки Макса, передергивает нервно плечами и поднимает на него глаза. Во взгляде не было той стали, что несколько секунд назад резала живьем Бонуччи, напротив, лишь зелень, преисполненная непониманием и мольбой: «Что я сделал не так?» На Макса так мог смотреть только Джорджо… и Дибала. Сформировавшиеся в голове фразы разлетелись в пыль. Пауло непонимающе и как-то наивно смотрит на Макса, когда оказывается прижат к постели, что Аллегри даже на минуту замирает в нерешительности и сомнении. Пауло беспомощно дергается, пытаясь вырвать свои запястья из цепких длинных пальцев, когда его губы оказываются в плену губ Макса. Пауло неверяще взирает на него, когда Макс слегка отстраняется, чтобы отдышаться, и резко вспыхивает, словно спичка. После этого Дибала не позволяет вести себя, а оказывается сверху. Теперь он всегда сверху, стоит только дверям спальни закрыться за их спинами. Пауло двигается на члене Макса и смотрит сверху вниз потемневшими, преисполненными жажды и дьявольского огня глазами, чтобы уже завтра на тренировке безропотно ловить каждое слово коуча, каждое замечание и преданно выполнять его волю. Но это только днем. А ночью все повторится, и Пауло опять раскромсает, разорвет, разрежет душу Аллегри, как ни в чем не бывало, даже особо не прикасаясь руками. Потому что Макс, трахаясь с ним таким, порой страстным, порой агрессивным, а порой податливым и гибким, никак не может выкинуть из головы дневной образ невинного дитя, почти мальчишки. Это заставляет чувствовать себя чуть ли не растлителем, извращенцем, хотя растлевать там уже нечего, все сделано до Аллегри да так умело, что Максу остается только злиться в душе от ревности и противоречий. А Бонуччи в конце сезона он все равно отправит на выход из клуба. Дибала насаживается в последний раз до упора, полустонет полурычит сквозь сжатые зубы, выплескиваясь на живот Макса, и пригвозживает к постели одним лишь взглядом расширившихся зрачков. Пауло делает одно ленивое круговое движение бедрами, не отпуская зрительного контакта, и этого оказывается достаточно для Аллегри. Лучшая смерть, тем более она длится лишь только до утра. Пожалуй, Макс гордится Дибалой: его растущим на поле мастерством, его взрослением духовным и физическим, расцветом красоты его тела, его умением создавать ложный образ перед соперником и бить на поражение, когда, казалось бы, момент уже проигран, его желанием быть собой, ни на кого не похожим. Тем более приятно осознавать, что Аллегри сам приложил ко всему этому руку, сам натаскал своего мальчика с самым острым взглядом, самым желанным… И поэтому когда очередной журналист спрашивает, был ли ожидаем столь быстрый прогресс Дибалы, Макс без промедления отвечает: «Да. Достаточно было посмотреть ему в глаза: лицо ребенка со взглядом убийцы.»
Когда-то это должно было произойти. У Юргена напрочь сносит крышу. Хосеп под ним выглядит комично удивлённым — совершенно неуместная эмоция, когда тебя валят на постель и раздевают, не заботясь о сохранности дорогущих шмоток. Он даже пытается аргументированно возражать. Наверное аргументированно, Юрген не слышит за шумом крови в ушах ничего, но он знает это лицо и это выражение. Так Хосеп выглядит, когда защищает очередной свой провальный эксперимент или заумную схему. Аргументированно и многословно.
Сопротивляться Хосеп начинает только когда штаны с трусами стянуты до колен, и это не лучший момент, потому что Юрген только рычит, прижимает его руки и всем весом вдавливает в матрас. Очки закономерно запотевают, он опять забыл их снять, но Юрген всё равно видит черные глаза и задранные брови. На секунду задумывается, не укусит ли его Хосеп, это вполне в его неукротимом духе, но тот вдруг расслабляется и задаёт потолку вопрос, который мгновенно приводит Юргена в себя:
— Почему?
Всё. Всё пропало. Опять. Юрген опять проигрывает, потому что он не знает ответа, да и вообще плохо представляет, что собирался делать дальше. Не насильник же он в самом деле. Он скатывается с Хосепа и тоже укладывается на спину.
— Ты раз за разом тащишь меня в гостиничные номера. Если бы ты хотел просто поговорить, позвал бы домой, в бар, на интервью, в конце концов.
Хосеп давит смешок, возится, чтобы окончательно избавиться от штанов, закладывает руки за голову — Юрген подглядывает краем глаза.
— И что бы я тебе сказал? — в голосе Хосепа веселье и капля скепсиса.
Юрген опять чувствует себя нелепым переростком с ещё более нелепым гормональным взрывом в его-то полтинник с гаком:
— Ты уже всё сказал.
— М?
— Что мы не встречаемся каждый день.
— Мы не встречаемся каждый день.
— Что ты меня не особо хорошо знаешь.
— Вот-вот. Сегодня я снова подумал об этом же. Спасибо, что на поле ты меня редко удивляешь настолько.
— Извини?
— Юрген.
Юрген поворачивается на бок и подпирает голову. Хосеп снимает с него очки и не глядя кладёт на тумбочку. Зеркалит его позу и говорит очень, очень проникновенно:
— Если бы я нёс журналистам ту же белиберду, что и ты, папарацци сейчас дежурили бы даже под этой кроватью, — он гладит Юргена по щеке и смеётся, когда тот прикрывает глаза.
Юрген снова чувствует поднимающуюся ярость. Эти игры слишком сложны для него. Или Хосеп опять реализует какую-то невероятную схему, в которой сам запутался. Он рывком придвигается ближе, чувствуя через так и не снятые джинсы, что Хосеп возбуждён — какой сюрприз.
— Я не несу белиберду, — так приятно положить руку Хосепу на загривок и притянуть, ещё не целуя, шептать прямо в его губы: —я говорю чистую правду — ты, блядь, идеален. Идеальное тело, идеальная одежда. Идеальное, блядь, всё. И я хочу видеть, как ты кричишь.
Он трётся ширинкой о пах Хосепа, наконец впивается в вопросительно приоткрытый рот. Хосеп отстраняется не сразу, но очень энергично, выкручивается из рук, садится по-турецки сам и тянет вверх Юргена:
— Может разденешься?
Юрген раздевается, путаясь в штанинах и рукавах, боясь, что волшебство развеется. Снова ложится и Хосеп сразу осёдлывает его, склоняется, чтобы поцеловать — сам! невиданное дело! И сообщает, для верности потеревшись твердым членом о член Юргена, от чего любые гипотетические возражения умирают, не родившись:
-
-
15.03.2020 в 00:27URL комментария
-
-
15.03.2020 в 00:29URL комментария
-
-
15.03.2020 в 11:00URL комментария
-
-
26.03.2020 в 19:20URL комментария
-
-
26.03.2020 в 19:23URL комментария
-
-
26.03.2020 в 19:24URL комментария
-
-
28.03.2020 в 00:27URL комментария
-
-
13.05.2020 в 13:29URL комментария
-
-
17.06.2020 в 16:11-
-
08.07.2020 в 22:33-
-
13.07.2020 в 22:36-
-
16.08.2020 в 00:17URL комментария
-
-
25.08.2020 в 13:23Нарцисс
-
-
25.08.2020 в 14:03-
-
04.09.2020 в 06:27URL комментария
-
-
04.09.2020 в 06:37URL комментария
-
-
04.09.2020 в 06:56URL комментария
-
-
04.09.2020 в 07:00URL комментария
-
-
28.09.2020 в 14:11URL комментария
-
-
28.09.2020 в 14:11URL комментария
-
-
28.09.2020 в 14:12URL комментария
-
-
17.10.2020 в 12:57URL комментария
-
-
17.10.2020 в 12:58URL комментария
-
-
17.10.2020 в 13:01URL комментария
-
-
29.10.2020 в 22:21-
-
11.11.2020 в 14:49-
-
19.11.2020 в 14:59URL комментария
-
-
19.11.2020 в 14:59URL комментария
-
-
21.11.2020 в 15:29URL комментария
-
-
21.11.2020 в 15:31URL комментария